20 сентября (2 октября). Среда... Из писателей, утешающих скучные мои дни, Бальзак есть решительно первый: все, что ни прочел я из его повестей, прекрасно. "Les contes drolatiques" ("Озорные рассказы" (фр.)) совершенны в своем роде. Он выбрал для них древний французский слог, тот, которым писал его учитель Раблэ, как он говорит. Прочитав несколько страниц, к нему так привыкаешь, что понимаешь остальное без труда. Рассказ очень вольный этих повестей чрезвычайно смешон; конечно, не многим женщинам можно читать эти повести, потому что они довольно сильно действуют на чувственность, но которая их прочтет, будет довольна ими и не найдет их приторными, ради игривости их, заглушающей остальные впечатления.
Повестями Jules Janin не столько я остался доволен: это все журнальные, эфемерные статьи, интерес коих исчезает за изменениями политическими, потому что политика в них занимает первое место, литературное же достоинство - второе. Кроме того, он чрезвычайно многословен, как всякий журналист.
17 октября. Сегодня уехал или уезжает мой добрый приятель Лев Пушкин. Судьба сжалилась над ним в особе Аничкова, который увозит его в Петербург так, как Ушаков хотел увезти меня в Москву. Он жил здесь два года для того, чтобы быть исключенным из службы за неявкою в полк (ходатайством фельдмаршала переменили выключку в отставку) и чтобы нажить несколько тысяч долгу, которого, вероятно, он никогда не уплатит. Счастье его, что он еще нашел приятеля, который его вывез из этого неприятного положения, в котором он бедствовал. Хотя я и душевно радуюсь, что он выехал, но мне теперь в моей болезни это большая потеря: я остаюсь в совершенном одиночестве, потому что если кто будет меня навещать, то это все люди, с которыми у меня мало общего.
18 октября. ...Я читаю теперь знаменитую книгу сто одного писателя "Le livre des cent-et-un" ("Книга ста одного" (фр.)), или изображение Парижа. Большая часть статей, составляющих оную, весьма любопытна, как по содержанию своему, так и по слогу, которым они написаны. Одна из них - "Дуэль" - снова привела мне на память все, что мы (Burschenschafter (члены университетского братства (нем.))) десять лет мыслили об нем, и все старания, которые мы принимали к искоренению оного.
24 октября. ...Есть один роман J. Janin под названием "Ваrnаve" ("Барнав" (фр.)), одно из произведений его пера, составившее ему известность писателя, которою он теперь и пользуется довольно справедливо, несмотря на журнальную, французскую плодовитость его слова. В этом романе вывел он на сцену, кроме самого Барнава и Мирабо преимущественно, еще несколько лиц того времени. С первого взгляда я узнал, что он их очертил вовсе не в историческом образе, а совершенно в идеальном, так что этот роман нельзя назвать и историческим. В этом мнении моем я еще более убедился теперь, прочитав книгу "Les souvenirs sur Mirabeau" ("Воспоминания о Мирабо" (фр.)), в коей автор оной весьма просто и вероподобно рассказывает, что все почти речи, говоренные Мирабо в Национальном собрании, сочинены его сотрудниками, из коих он сам был один из трудо-любивейших, и что во всех остальных сочинениях Мирабо, если бы всякий из его приятелей взял бы назад свое, то у него бы мало что осталось, кроме великого достоинства его собирать и обделывать по-своему чужие материалы. Этим даром, - говорит повествователь, - владел он в высокой степени; кроме того, имел он и другой - заставлять сотрудников своих работать и поощрять в их занятиях. Полную справедливость отдает далее автор книги силе и могуществу его слова, которое заглушало, побеждало все. Способности же защищать свое мнение он не имел и в этом случае далеко уступал Барнаву, великому диалектику и логистику. Прозорливость Мирабо была, так сказать, пророческая. Она была следствием знания его людей и света, приобретенного им в течение бурной и буйной его жизни. С первого взгляда он безошибочно узнавал людей и всегда умел, когда хотел, снискивать их благорасположение, употреблять их в свою пользу. С начала революции предвидел он и предсказал ход ее.
17 (29) октября. Вторник. ...Одно утешение моей жизни здешней - это Ольга Сергеевна. Она истинно, кажется, ко мне расположена дружески. Третьего дня была она со мною так откровенна, что не только читала мне свои стихотворные произведения, но и сказала, что меня так любит, что сожалеет, зачем я не женщина, чтобы со мною быть еще откровеннее.
Свободное копирование
