23 июня. В военном нашем быту есть новости. Пехоте велено так же, как и легкой кавалерии, носить усы. Поговаривают, что офицерам позволено будет носить фраки; это мне кажется невероятным. Образ моей жизни совершенно городской и столичный: встаю я очень поздно, выхожу из дому обедать обыкновенно около пяти часов, а возвращаюсь домой всегда после полуночи. По примеру Пушкина, которого теперь трясет лихорадка, стал я гастрономом, но надеюсь, что обойдусь без оной. Со всем своим умом иногда он очень забавен. По сю пору он еще пьет на славу, чтобы дивились тому, сколько он выпивает, не пьянея, твердит о том, что несколько лет не был в церкви и обещался никогда не входить, наконец, хочет переупрямить лихорадку, как будто бы она - Вольфша! Или этим он доказывает свое молодечество? Таковы-то мы все люди: у всякого есть своя пята, как у богоподобного.
25 июня. Наконец отправил я вчера свое послание к Франциусу. Дай Бог, чтобы оно доставило столько же удовольствия, как его письмо мне. Остается теперь мне один Николай Михайлович; сейчас же пишу к нему.
26 июня. Меня сегодня нарядили в разъезд, завтра, быть может, в караул и т.д. Хорошо, что я окончил свои письма: к Языкову, последнее, лежит уже готовое, а то я долго бы теперь не собрался. С завтрашнего дня я намереваюсь вести жизнь добропорядочную. Стану брать из библиотеки книги и реже ходить к Пушкину.
Письма я все еще не получил. Вот и оно, в сопровождении другого - от сестры Анны. В последнем, как и везде, печаль сливается с радостью. После известия о смерти Трескиной, бывшей Вревской, она пишет о предстоящем замужестве Саши. Дай Бог ей скорее выйти, а ему, господину псковскому полицмейстеру Беклешову, дай в ней добрую жену. Она говорит, что ненавидит и ругает меня; но мне это не помешает ее любить и сделать все возможное, что будет зависеть от меня, к ее благополучию. Анна осталась одна в Тригорском; бедной, должно быть, скучненько; что делать!
27 июня. Возвращаясь домой, я шел мимо квартиры Ушакова; он еще не спал. Это мне пригодилось, потому что, пришедши домой, я нашел на дверях запор, а верного моего сожителя кто знает, а только не я, где. Я принужден был воротиться к Ушакову, посидел у негой взял в запас французский перевод последних песней "Don Juan" и хорошо сделал, потому что успел прочитать (было утро) целую песню, пока дождался мучителя моего. Может быть, не оттого ли и "Жуан" в случае мне не понравился. Так проведенная ночь отзывается во мне теперь.
Свободное копирование
