17 октября. Жизнь теперь так однообразна и пуста, что точно не от лени я эти дни не писал, а оттого, что нечего было сказать. Вчера приехавшие из главной квартиры офицеры не привезли никаких известий, кроме того, что на дороге они встретили курьера, ехавшего из Петербурга с ратификацией мира. Заключая по этому, можно нам теперь скоро ожидать повеления к отступлению...
Мне удалось теперь прочитать давно известную книгу: "Six mois en Russie", p. Ancelot ("Шесть месяцев в России" о. Ансело (фр.)). Исключая некоторые ложные мнения и глупости французского самолюбия, есть в ней занимательное, касающееся времени его пребывания в России; по крайней мере, видно доброе намерение автора описать вещи так, как они ему казались, а не ругать все русское.
К Языкову я надеюсь скоро отправить письмо: это меня очень обрадует. Потом буду писать к Анне Петровне и домой, - я уже давно не получаю писем,особенно от первой.
19 октября. К величайшему моему довольствию, отправил я наконец письмо к Языкову. Не знаю, обрадует ли его столько получение оного, сколько меня радует отправление. Николай Михайлович есть один из тех людей, которых я более всех люблю: мне кажется, что для него я был бы готов пожертвовать любовницею. Никогда я не забуду моей ревности, моей горести, когда я, будучи в Петербурге, читал его письмо к брату его Александру Михайловичу, в котором он называет Петерсона человеком, которого он более всех других уважает и любит. Я тогда писал ему об этом, и он мне отвечал, что тогда он говорил только о тех людях, с которыми в то время он вместе был. Я успокоился. Что делает Франциус? - и к нему надобно написать; жив ли то он? К Анне Петровне я тоже сегодня писал; что-то давно нет от нее писем.
Сегодня пошла в Россию Конно-батарейная рота № 14, а завтра отправляются наши худоконные в Бабадаг; теперь, вероятно, и мы скоро пойдем. Хотя снег перестал идти, но погода пасмурна, туман с мелким дождем и очень грязно.
20 октября. Зашедши в Ахтырский полк к Фрейтагу за книгами, я, к прискорбию моему, узнал, что Дубенский умер. Смерть неожиданная этого человека меня очень опечалила; я с ним познакомился здесь через Денисьева, с которым он давно в связях. С первой встречи с ним я его очень полюбил. Не будучи красавцам, он для меня имел чрезвычайно много приятного в лице; в обращении он соединял это же качество с благородством и добродушием. Довольно странно, что, не познакомившись короче, он меня тоже очень полюбил: всякой раз, когда у него был Денисьев, он спрашивал обо мне и повторял, что он не понимает сам, отчего меня любит. С месяц тому назад я встретился с ним на вольном рынке: я сначала в толпе не узнал его, - мы так обрадовались друг другу, что чуть не бросились обниматься. Его лошадь тут скакалась с казачьею, донец обскакал, и на счет проигравшего мы пили шампанское. В последний раз я бедного тут видел! Все хотел я к нему зайти, особенно когда еще был здесь Денисьев, но не удавалось как-то. Жаль, что я не знал об его опасности. Мир ему!!! Его жизнь была бурная, страсть к игре владела им, и много он от нее страдал, вероятно, и последние свои минуты. Он умер воспалением в мозгу. Нашу взаимную привязанность я должен назвать симпатиею, - иначе я не могу ее объяснить. Утешительная мысль, если воспоминание живущих может быть приятно душам бесплотных.
Свободное копирование
