26 июля, суббота. Честно говоря, все время нервничал, потому что писал статью в ответ на инвективы Щегловой. Получилось ли, не знаю. Старался. Назвал это:
До белой слюны,
или К особенностям либеральной критики
Библейское присловье -- любите своих врагов абсолютно справедливо уже потому, что иногда недоброжелатель может принести такую пользу и внутреннее успокоение, которым не наградит и любимый, и ближайший друг. В любом писателе живет испуганная рефлексия: как там твое отзывается слово? Да ещё в наше время, когда молчание -- это символ литературного процесса. Если коротко -- Евгения Щеглова, мой давний критик-недоброжелатель, написала в далёком журнале "Урал" большую статью "Сам себе имитатор. Сергей Есин и его герои". Я почти счастлив. Дальше я объясню, почему я называю Щеглову, которая написала кандидатскую диссертацию, большую часть которой заняла моей персоной, "недоброжелателем", но пока небольшая цитата. Кто же знал, разве мог я раньше подумать, что так внимательно меня, оказывается, читали, разгадывали смыслы, сопоставляли и анализировали. Да разве мог я ожидать такой поразительной рекламы своему недавно выпущенному "Собранию сочинений" в пяти томах! Итак: автор статьи от имени интеллигенции пишет:
"Мы-то с самых 1990-х, времени бурной, но недолгой популярности "Соглядатая", "Имитатора" и "Временителя"... успели подзабыть, как вчитывались некогда в эти романы, как тщательно выискивали в них потаенный смысл, как докапывались -- до глубинного смысла этих витиеватых творений, как удивлялись отваге писателя, дерзнувшего посягать на интеллигенцию и разоблачить ее гниловатую и подловатую сущность".
Это всё обо мне! Радостно, как неофит, впервые встретившийся с признанием мэтра, кричу: это меня разгадывала страна! Это в моих романах, напечатанных в лучших тогда либеральных журналах "Знамя" и "Новый мир", все искали потаенный смысл! Да может ли писатель желать для себя лучшей и счастливейшей доли?! Сама История прикоснулась к моему бесшабашному лбу!
Но этим скрытым и радостным для меня панегириком вдумчивый критик не ограничилась. Евгения Щеглова разобрала не только три, так понравившихся ей в лихие 1990-е, а ныне разочаровавших романа, но и сравнительно недавний -- "Маркиз", в котором я устроил увлекательную для себя игру: не только отправил старинного недоброжелателя России маркиза Кюстина в наше время для ревизии в Россию, но и поселил в собственной квартире. Не забыла Щеглова и давний мой роман -- "Смерть Титана" -- о В.И. Ленине. Возможно, Лениным критик заинтересовалась именно потому, что темпераментный и некорректный Владимир Ильич как-то очень прямо, не страшась парфюмерного глянца, высказался об интеллигенции. В основном Щеглова обижается за интеллигенцию. И все-таки Ленин здесь попутно, он стерпел всё и уж, конечно, стерпит наскоки боевого критика. Классовые и другие симпатии всецело на стороне Троцкого. Что там Ленин, "фигура не самая гуманная в истории человечества"! Ну а теперь первые выводы.
Я вспомнил, как в начале перестройки, когда в "Нашем современнике" -- я-то еще думал, что литература делится не на патриотическую и либеральную, а на литературу и не литературу -- вышла моя повесть "Стоящая в дверях" -- так сказать первое сочинение о двойственной, особой роли интеллигенции в событиях 1991 года. Через два или три года, очухавшись, тогдашняя "Литературная газета" поместила статью готовой на многое Евгении Щегловой. Статья, конечно, была, мягко говоря, занятная, как и сегодня в "Урале", почти, как в 30-е годы. Но и время тогда было своеобразное и почти безальтернативное. Новый редактор "Литературки" Юрий Поляков рассказывал: провели исследование, за предыдущие чуть ли не десять лет в газете ни разу не был упомянут Валентин Распутин. Шла восторгуха исключительно по поводу литературы либеральной. Я бы сказал "время Щегловых".
Я статью прочел и сразу, конечно, порадовался: еще, значит, жив курилка! Больше всего Евгению Щеглову раздражает -- до ненависти, до белой слюны -- отношение героя статьи к интеллигенции. Вот, дескать, раньше, читая Есина, мы мысленно представляли маститых деятелей культуры той эпохи. Щеглова даже приводит некий список героев прежних лет, которые, как бы ни были плохи, уже вошли в историю литературы и искусства. А что нынче? Ей не хочется представлять вместо героев старых и новых романов Есина редакторов журналов с их выпестованными временем брендами, которые они превратили в домашние кружки для родственников и близких знакомых. Она не видит, кого подразумевает автор в "Маркизе", и с чем сражается в своих Дневниках. У нас можно всё, а в Британском музее, если из него постоянно что-то тащат, директор уходит со своего места. Это просто разный взгляд на действительность. Ей кажется, что время кардинально переменилось. А мне кажется, что та часть прислуживавшей еще прежней власти интеллигенции стала еще циничнее. И из придворной челяди превратилась в придворных лакеев. И здесь Щеглова абсолютно права: Есин "тщательно обрабатывает свою собственную, узкоограниченную делянку, не брезгуя персонажами даже самых незначительных категорий. Сфера его интересов простирается в диапазоне от наглой и пронырливой профессуры до наглой и пронырливой мелкой и псевдоинтеллигентской сошки". Добавлю: и конъюнктурной! По Щегловой: "...наблюдается какое-то странное расхождение. Будто реальная жизнь, которой автор не касаться не может, говорит одно, а читателю внушается... что-то совершенно другое. Будто жизнь вообще течёт как-то помимо, вне всяких обстоятельств, о которых автор пытается рассказать, и вообще утекает в другую сторону". Совершенно верно: не в сторону Свана. Герой Пруста не сжигал в пепельнице партийного билета, который сделан из такого материала, который лишь плавится, а не горит. Господи, везде бутафория и театральный реквизит! За подробностями "негорючести" -- в мои, так раздражающие Щеглову и многих иных, "Дневники".
Истоки неприязни ко всему тому, о чем пишет автор, обнажены. "Не слова ли "сугубо русская черта" будут ключиком к этой потаенной дверце? Намек-то прозрачен: только русскому человеку, скорей всего, свойственно такое симпатичное свойство, как жалость к униженному и обиженному".
Но это, так сказать, намёки, раскатка к следующему, такому модному в нынешней литературной борьбе пассажу.
"В одном из томов своих воистину безразмерных "Дневников ректора", издающихся из года в год (к сведению, плохо следящего за текущей литературой критика: уже был том и "Дневника не-ректора", и несколько томов просто "Дневников". Ожидаю теперь рекламной акции и на них! -- С.Е.) С. Есин бросает фразу характерную: "Я-то уж не интернационалист, точно". А поскольку разговор об антисемитизме заводит не кто иной, "как Миша Сукерник", автор вводит поправку: "Само рассуждение человека "рассеянного" племени некорректно". Дальше цитату не продолжаю, потому что фраза "Знай свое место, иноплеменник" принадлежит вдумчивому комментарию Щегловой. Но историю моего студента-заочника Миши Сукерника, которую, если бы была добросовестной, Щеглова могла вычитать в моих "Дневниках", продолжу.
Миша, наш бывший соотечественник, хороший врач-анестезиолог и хирург, трагически погиб в Нью-Йорке, откуда он приезжал на сессию в Литинститут. Когда он погиб, то к сборнику его стихов именно Есин, а никто другой, написал предисловие. Другого не нашлось. Хорошие были стихи, а в предисловии было несколько цитат из моих "Дневников". Но вообще-то Щеглова, каждые двадцать лет сочиняющая обо мне статьи, надоела. Впрочем, она довольно занятно назвала одну из моих несчастных героинь "идиоткой".
Когда лег спать, то по радио -- оно у меня включено на даче всю ночь -- услышал, что сорок человек украинских пограничников попросили убежища в России, воевать у себя на родине и неизвестно с кем не хотят. Вроде бы для них открыли гуманитарный коридор. Уж кто из них захочет стать гражданином России, я не знаю, остальные, наверное, уйдут обратно на Украину. Многие из этих ребят, говорят, западенцы.
Свободное копирование
