24 июня, вторник. Как обычно, назовем это "несделанным", а можно назвать и нелепым чувством долга, подгоняют меня: утром довольно долго читал дипломы -- в целом ощущение хорошее, -- а потом отправился на большую прогулку. Это от моего общежития до места дуэли Лермонтова -- об этом я уже писал, -- а потом дальше знаменитым терренкуром. Внизу, почти на шоссе -- улица Калинина, на которой и Лингвистический университет, и еще несколько вузов -- это практически шоссе, идущее через город, по крайней мере до аэропорта, до Минеральных Вод; внизу на шоссе довольно общий план огромного, свыше десяти километров терренкура вокруг горы Машук.
До места дуэли шел по шоссе, а потом по прекрасной, выложенной брусчаткой дорожке. Это счастье, правда, довольно быстро закончилось, и дальше пошел старый, еще, видимо, советской, а может быть и довоенной поры, растрескавшийся и расползавшийся асфальт. Он шел -- дорожка! -- вдоль тоже делающего большой круг шоссе, оно хорошо ухожено, двухрядное, со свежей разметкой. Правда, на определенном расстоянии стояли скамейки для отдыха и урны для мусора, которые, как было ясно, иногда чистили. Но вокруг, затеняя и шоссе, и дорожку терренкура, бушевала невероятная кавказская зелень. Пели, каждая свою песню, птицы. Зелень еще молодая, разукрашенная золотыми просвирками солнца. Все пустынно, но не страшно, шел без боязни. Здесь, как и вообще в этих кавказских краях, все ходят без боязни, человеческие джунгли перенесены в большие города.
К сожалению, -- это в высшей степени непонятно, -- терренкур не размечен, нет ни ясного с указанием километража плана, ни прописей о пройденных километрах. Сколько же прекрасного и еще незапятнанного в стране пространства!
Где-то через два-три километра встретил огромный, видимо, в свое время брошенный, но ныне восстанавливаемый пионерский лагерь. Корпуса с выбитыми стеклами, но еще цела отделяющая лагерь от шоссе решетка. Через нее видна большая, не битая скульптура Ленина, а рядом с вождем, также выкрашенный немеркнущей серебрянкой, мальчик в пионерском галстуке.
Дальше, за лагерем, заканчивалось двухстороннее шоссе, превратившись в одностороннюю старую дорогу, и до некоторых пор сносное состояние дорожки терренкура, она разъехалась, асфальт расползся. Но поразительная свежесть, пение птиц и ощущение райского состояния природы оставалось.
Возле дороги встретил какой-то памятник, хорошо ухоженный, с покрашенным основанием ограды и свежими венками. Я почти стразу догадался, что это памятник военного прошлого, но подумал, откуда ему здесь взяться, вряд ли здесь шли позиционные бои. Бои, наверное, действительно не шли, но убийства происходили. Как обычно, -- перехожу в городе даже на другую сторону улицы, чтобы установить, кому принадлежит мемориальная доска, -- спустился со своей дорожки на шоссе, потом сделал еще несколько шагов. Здесь во время войны, в 1943 году было уничтожено 63 человека -- немцы убили, естественно! -- взрослые мужчины, женщины, старики, дети.
Мое представление, что на Северном Кавказе курортное дело потихонечку сворачивалось, оказалось не вполне справедливым. Очень скоро тропинка пошла вдоль какого-то военного санатория, уползавшего вверх в гору, а когда территория здравницы закончилась, то вскоре пошли людные места, и я, спросив, как мне идти дальше, вдруг услышал слово "провал".
Я сразу понял, что это тот самый, возле которого Остап Бендер решил продавать билеты. Честно говоря, я думал, что это какая-то яма или резкий скалистый обрыв, с которого виден город. Обрыв рядом есть -- вид на город, полный и высоких современных зданий в центре, и множества небольших домиков по окраинам, но Провал -- это нечто другое. Эта некая устроенная в горе горизонтальная штольня, заканчивающаяся шахтой, ведущей к небольшому в теле горы озеру, собственно, почти подземному. В ХIХ веке вас могли еще спустить в корзине вниз, и вы могли поплавать. Бендер еще видел "дикий" Провал. В наши дни возле него -- уроки Бендера не пропали втуне -- колоннаду, портик, все закрыли, продают билеты. Есть даже железная дверь с замком, чтобы безбилетники даром не глазели. На мое счастье, дверь была закрыта, замки и затворы задвинуты, Провал не работал.
Но самое интересное и важное для меня -- почти над Провалом огромный санаторий, кажется, с названием "Родник". Несколько огромных корпусов. Родник тоже есть: если подойти к балюстраде, которая окружает площадку с Провалом, то под ней в каменных выдолбах и природных ваннах в легком бельишке -- в основном женщины -- принимают ванны, мочат ноги, переговариваются. Мне кажется, что это лечебная самодеятельность, в санаториях все по-другому. Здесь лечат опорно-двигательный аппарат, в Кисловодске -- сердце. Кстати, "Нарзан", который я пил прямо из бювета, практически никакой пользы не приносит, но еще раз, какая цивилизационная польза от этого огромного курзала, сколько замечательных привычек наблюдательный человек может вынести, оглядываясь вокруг. Писал ли я, что в Кисловодске купил три пары прекрасных, ручной вязки шерстяных носков по 100 рублей. Готовь сани летом!
От Провала и родника с множеством не худых наяд я уже пешком идти не решился. Во-первых, в цивилизованных местах не было видно никаких указателей, а я-то предполагал выйти снова к примеченной ранее развилке дороги возле места дуэли. Автобуса не было, взял такси за 200 рублей, через десять минут был возле общежития.
Какие длинные дни, когда ты не киснешь в столице!
Опять долго и упорно читал, работы есть просто прекрасные, а самое главное, я читаю американскую литературу нашего времени. Когда возвращался, то начал мучиться, не стоит ли мне поесть. И как хорошо, что не поел, -- девочки не только принесли мне дипломы, но и два осетинских пирога: один -- с сыром, а другой -- с мясом, и еще баночку чудного неизвестного мне соуса. Какое было блаженство!
Свободное копирование
