20 марта, четверг. Пришлось подниматься рано, чтобы съездить в поликлинику сдать анализы крови. Что у меня с сахаром, вчера врачи осторожно намекнули, но меня это вспугнуло. Приехал домой, и тут позвонила Лена из Берлина. Поговорили о Крыме; как и у многих, у нее отношение к ситуации двойственное. С Украины уже доносятся крики о партизанской войне. У каждой страны своя собственная правда, часто диктуемая прессой. Говорили о "пострадавших", которым запретили въезд в США. Среди них -- она должна рассматривать это как награду -- и депутат Мизулина. Клялась, наверное, справедливо, что нет ни счетов, ни активов. Лена, которая тоже следит за политикой, говорит, что в Швейцарии у депутата сын; Мизулина недавно побывала у него; сын работает чуть ли не по линии ЛГБТ-сообщества. Бывают, как говорится, странные сближения.
Лена напомнила мне (а я, вспоминающий Валю каждый день, об этом забыл!), что сегодня у нее день рождения. На улице снег, непогода, снова пришла зима, дворники скрипят своими лопатами. На Донское кладбище ехал на трамвае N14, читал "Литературку", которую только что принесли. Пропустил, естественно, Крым, всю хорошо или плохо написанную риторику; читал "про литературу". Сначала статью Льва Пирогова -- читаю постоянно! -- "Катастрофа, или Образец прозы" -- о новой книге писателя Евгения Водолазкина "Совсем другое время". Опять поразился, какое же все-таки у меня чутье на литературу. Уже по аннотациям я понял, что этот "писатель и историк литературы" достаточно вторичен и мне не придется по душе. Так, видимо, оно и оказалось. Человек, судя по всему неглупый, но у профессорской прозы есть свои недостатки, и главный из них -- правды жизни не знают. Лев Пирогов с особой виртуозностью, почти изящно размазал лауреата премий по стенке.
Ехать на трамвае долго, но теперь их отапливают; за окном бесконечные московские автомобильные пробки и сырые тротуары; снег подает постоянно.
Второй материал в газете про то, что я все время ожидал, -- неужели никто не видит, что наш друг Рома Сенчин работает в патриотическом органе и достойный патриот, а одобрения ищет в другом лагере? Такое ощущение, что газета уже давно за Ромой следила, но вот он взял интервью "у гражданина Украины, этнического еврея с родным русским языком и культурой", а гражданин этот -- Юрий Володарский, решительный сторонник и пропагандист нового украинского режима. Татьяна Шабаева, специалист по подобным расследованиям, довольно ядовито вопросы и ответы двух граждан разбирает. Разбирает и разбирает, этим можно было бы и ограничиться, но "Литературка" делает роскошное прибавление. Утерпеть не могу, перепечатываю.
"Сенчин в шортах. От редакции. "ЛГ" последовательно отмечала каждое новое произведение Романа Сенчина. Но, судя по всему, сознание, что он засиделся в шорт-листах литературных премий с солидным финансовым наполнением, сыграло с ним злую шутку. Никакого иного способа преодолеть этот барьер, кроме как составить пандан либеральным хозяевам премиальных денежных мешков, не существует. Там успех определяется не качеством написанного, а исключительно антироссийской и антигосударственной позицией автора. И Сенчин, кажется, наконец понял, как поскорее вырасти из шорт. Иначе зачем ему интервьюировать третьеразрядного критика, но видного идеолога "киевского оранжизма", полагающего, что "идеалы оранжевой революции -- это демократия, справедливые выборы, свобода слова и прочие европейский ценности"? Сегодня все эти "ценности" уже щедро оплачены кровью украинцев. Сенчин не может не знать, что "поближе к Европе" в оранжевом варианте непременно означает "подальше от своей власти". Но если на Западе, а уж тем более в Киеве сегодняшнего образца за такую "супротивность" можно серьезно поплатиться, то в России за это, напротив, есть шанс получить немалые преференции. Когда такой выбор совершает человек, компенсирующий недостаток таланта, это не удивляет. Но когда ему вторит одаренный русский писатель, это вызывает горькое чувство разочарования".
Почти подъехали к Донскому, когда еще раз перелистал газету, -- не стало Инны Лиснянской, вот эта потеря, так потеря. Марина Кудимова хорошо и точно о покойном поэте написала.
На Донском, как обычно, тихо; только подумать, за оградой, расплескивая мокрый снег, одна за другой плывут машины. С центральной аллеи снег убрали, он лежит на участках, между стелами и нишами. Снега сантиметров десять; на пути к колумбарию, где лежат мама, дядя Федя и Валя, снег нетронут. Я все время думал: приходил ли к ней сегодня кто-нибудь из наших друзей и знакомых? Вчера, правда, позвонил и прислал письмишко Слава Басков -- помнит.
Две мои белые розы положить было практически некуда, разве воткнуть в снег; прицепил их так, что бутоны оказались возле памятной доски. Был недолго; мне показалось, что Валин портрет на керамике чуть посветлел и глядит она теперь не на меня, а куда-то вдаль, за мое плечо. Наверное, так лег свет. Холодно, снегопад чуть поутих.
На обратном пути читал учебник с Шерлоком Холмсом на английском языке. Господи, прости меня грешного!
Еще днем, пока был дома, позвонил Саша Колесников: он выбил два билета на сегодняшнюю премьеру Большого театра. Устал, не устал, а такое пропускать нельзя -- возможности у меня больше посмотреть знаменитый балет Джона Ноймайера "Дама с камелиями" не будет.
Тот же театр, на этот раз сижу в первом ряду второго яруса, на той же плоскости, что и "царская ложа". Зал как на ладони, но вижу я плоховато. И то-то мне подсказывает Саша; в бенуаре напротив, почти у сцены -- как же оттуда, наверное, видно! -- сидит Роман Абрамович. В фойе еще раньше встретил пышущего здоровьем адвоката Барщевского, на лестнице -- Ирину Антонову, уже бывшего директора Музея изобразительных искусств. Я сказал "здравствуйте", не поднимая взгляда, она почти машинально ответила "здравствуйте". Она тоже в списке тех деятелей искусства, которые поддерживают Путина. Значит, в интеллигентской осаде. В ложе вместе с Колесниковым Оля Свистунова; я знаком с нею давно, она известный обозреватель ИТАР-ТАСС по вопросам культуры; разговоры моих товарищей доносятся и до меня. Саша уступил мне первый ряд. Из историй подписей и с той, и с другой стороны. Говорят, что у Гафта стало плохо с сердцем, когда он увидел себя не в том списке, где бы хотел быть. Приблизительно то же самое произошло и с Леонидом Броневым. Ах, эти наши кумиры-орденоносцы! Столько им от имени ненавистного президента раздали орденов за заслуги перед Отечеством и каких степеней!
Балет мне очень нравится, сюжет я хорошо знаю, но музыка здесь не, как ожидалось, Верди, а Фредерика Шопена. Первый акт ведет оркестр, во втором в оркестровой яме остается лишь один пианист. Этому балету -- невероятной удаче Ноймайера -- уже почти сорок лет. Балетмейстер ставит его по всему миру. Сегодняшнюю технологию подобных постановок я знаю: едут ассистенты, разучивают движения, собирают сцены, а потом приезжает автор и, так сказать, доводит до ума.
Знакомый сюжет усложнен историей Манон Леско, разворачивающейся на сцене параллельно с чувствами Маргариты Готье. Маргариту танцует Светлана Захарова, наша балетная звезда. Армана -- Эдвин Ревазов, осетин, учившийся в Москве, сейчас любимый артист балетмейстера и премьер труппы в Штутгарте. Умопомрачительно парень хорош, а главное, умеет танцевать на сцене и любовь, и страсть. Совершенно чудесный второй акт с почти цитатами из импрессионистов. Я -- счастлив, я еще жив.
Буквально ночью из своего Фастова позвонил трясущийся от гнева Игорь Лавров и стал говорить о двух списках. "Слава Богу, что тебя нет в этом списке". Я ему объяснял, что живу в этой стране, которую люблю, и не могу плохо говорить о президенте, которого страна выбрала.
Свободное копирование
