6 февраля, четверг. Сначала о подростке-стрелке. Адвокат говорит, что вполне разумный мальчик. Детский максимализм, пожалуй, не по годам развит. Говорит, что уже не хочет умереть. "А вначале хотел?" -- "Хотел донести свою жизненную позицию, а потом умереть." -- "А в чем твоя жизненная позиция?" Здесь ответа нет. Хотел, чтобы его заметили.
Родители на связь с прессой не выходят.
После вчерашней довольно издевательской жалобы иностранных журналистов на гостеприимство в Сочи -- не все отели работают и не все в них работает -- больше пока никаких известий, но они будут.
Вчера в отель прибыла довольно большая компания русско-перекликающихся. Кажется, с Украины. Стало повеселее, дамы радуют, да и кавалеры иногда тоже. У дверей столовой висит объявление, что в ночных костюмах и трусах появляться не следует. Но юные леди утерпеть не могут, демонстрируют свои немереные ноги и премилые, все в дырочках, по моде времени, штанишки.
Утром, еще в постели, читал и учил английский, днем с С.П. ходили в поселок в аптеку. Это совсем не та Индия, которую впервые я увидел лет сорок пять назад. Понимаю, зажиточный штат, но тогда бедность лезла из каждой щели, а всеобщую бедность не спрячешь. Возможно, это слишком оптимистические выводы, но за прошедшее время и относительно нашей страны Индия ушла вперед.
Шли в аптеку сначала буквально по лесу, в котором стоят кудрявенькие дома. Лес не огорожен. Заборы здесь как-то не в моде и носят, скорее, декоративное значение. Нет особых замков и запоров. На воротах одной из вилл висит замок, какой мы вешаем себе на чемодан. Если и бедность, то очень невороватая. А между тем над побережьем по несколько раз в день летают серьезные военные самолеты. Здесь все рядом -- воинственный Пакистан, молчаливый Китай, и везде старые недовольства и перенаселенка.
В поселке большой стадион для игры в футбол, торговые лотки с пыльными прилавками, но в коробках и пачках все то же, что и в родных супермаркетах. Аптека без дверей и окон -- огромный прилавок, но комната за ним вся заставлена стеллажами с разными лекарствами. Видимо, в сельской аптеке есть все или почти все. Если лекарств так много, то кто-то их пациентам, значит, выписывает.
В обед опять новости из Москвы. Как я и предполагал, мальчик-стрелок родился не в простой семье. Его дед -- генерал ФСБ, отец работает в НИИ силовых структур, все, по словам корреспондентов, невозможно засекречено. Почти представляю разговоры, которые могли вестись в этой семье.
Дочитал том писем и дневников Байрона. Крупный прозаик, точный наблюдатель, смелый человек. Отчетливо сознавал свою литературную судьбу, многие письма написаны с оглядкой на будущего читателя. Можно поговорить и о греческих его приключениях -- организация отрядов сопротивления, часто за собственный счет. О них -- в "Кефалонском дневнике". Почему-то здесь вспомнил Лимонова. Прочел также большую юношескую поэму Байрона, до которой давно добирался, -- "Английские барды и шотландские обозреватели", -- нагло и бесстрашно, перетягивая внимание публики на себя, в известной степени несправедливо, разнес всю действующую тогда литературу. Как начинал! Прием, действующий без промаха. Почти с него -- сатирического обзора действующих коллег -- начинается и "Дон-Жуан".
Вечером опять ужинали на улице; администрация постоянно, напрягая персонал, что-то устраивает. Во время ужина под звездами на сцене замечательно работали китайские жонглеры с огнем. Внезапно вырубили свет, и оказалось, что на сцене три факела пламени.
Свободное копирование
