4 декабря, среда. Как проснулся, стал думать, что же я скажу, если вечером все же придется выступать в Доме литераторов -- у нас юбилейный вечер, последний день роскошных праздников, на которые деньги дало Министерство культуры
Утром пришлось тащиться в Институт на круглый стол, где в основном умничали приезжие писатели из Болгарии и с Украины. Первым выступал Модестов с каким-то серьезным докладом о машинном переводе. Я в это время сидел и отчаянно продумывал, как же все-таки появление новых технологий повлияло не на труд писателя, а на содержание того, что он пишет. Особенно занятно убеждала всех украинская поэтесса, постоянно уверяя, что наконец-то именно в Интернете обрела своего читателя. Очень хорошо и подробно говорила об этой Интернетовской городьбе Ольга Зайцева. В Интернете сложно судить о чем-либо по количеству пользователей. Это еще не обязательно читатели, это часто просто "касание". Я тоже что-то сплел, вернее, ловко встрял в полемику, заметил, что появилось несколько романов, которые повторяют форму интернет-сообщений и смс-ок. Заодно этой украинской даме объяснил, что сам себя считаю литератором и по отношению к тому, что пишу, не произношу слово "литература"
Часа в два приехал домой, вынул почту из ящика. В "Литературке" -- полоса, посвященная Литу. Большой коллаж: крупно Горький, держащий в руках дом Герцена, а вокруг все бывшие ректоры Литинститута -- довольно крупно. Есть наверху полосы и небольшой информативный врез Тарасова с маленькой фотографией. Насмешкой и тонкой иронией газеты это, конечно, не назовешь, но тогда что это? За что нашего ректора не любят?
К половине шестого -- как всегда что-то перепутав, потому что, оказалось, вечер начался в пять -- приехал в Дом литераторов. Встретил сразу моего любимца Лешу Тиматкова. Перед этим я говорил с ним по телефону, Леша пришел повидать друзей. Я думал, что Леша совсем пропал где-то в дебрях и лугах заграницы. По моим последним сведениям, Леша должен был быть в Новой Зеландии. Оказалось, поездил и через пять недель со своей любимой девушкой из Зеландии расстался. Сыну Леши сейчас четырнадцать лет, он вместе с матерью живет в Америке. Все вписались в этом мире, а я пишу роман о том, как счастливо мы жили раньше. Леша совсем перестал заикаться и очень мудро мне сказал, когда я спросил у него, почему он ушел из Института, что нельзя заниматься делом, которое ты перестаешь делать хорошо. Я понял, что Леша перестал писать стихи. Трогательный Леша принес мне еще и флакон коньяку
Встретил еще Олега Ефремова, одного из моих первых выпускников. Он работает, кажется, в издательстве Патриархата. Постояли вместе, погутарили, вечером, когда я вернулся домой, еще немножко попереписывались
В зале праздничная скучноватая машина уже давно крутилась. Показывали все тот же фильм, который крутили и пять лет назад. Все те же кресла и банкетка, которые обычно выставляют на сцену Большого зала. В первом ряду -- Сидоров, Тарасов, Турков, Годенко; сзади теснился остальной президиум. Чуть лучше, чем обычно, выглядящий Костров, монументальный и важничающий Ольшанский и наши болгары. На этот раз свет горел только на сцене, зал тонул в густой неузнанке. Я понял, мне, чтобы отсветиться и не подвести Тарасова, которому, несмотря на неотвратимость Букеровского обеда, начинающегося почти в это же время, я твердо обещал быть, мне надо пробираться в президиум. В зале меня со сцены не увидят и не позовут
В этот раз дело шло повеселее, чем во время прошлого праздника. Выступил посол Болгарии, потом кто-то из наших выпускников, работающий сейчас в Администрации Президента, прочел послание своего начальника. Затем выступил Сидоров, потом Тарасов читал поздравления разных учреждений. Я вспомнил Ашота, который рассказал, что задолго до юбилея ректор разослал письма -- не забудьте поздравить! Умно, мне бы до такого никогда не додуматься. Потом выступил заместитель министра культуры Григорий Ивлиев. К моему удивлению, во время своей речи он вдруг вспомнил мой роман о Лите и почти точно его процитировал. Боже мой, еще один читатель! На следующей неделе отошлю этому книгочею свои Дневники
Я начал с удивления, что свет разделил президиум и зал, которые именно в этот день должны быть едины. Потом, вспомнив запрос Сидорова по поводу бархатного тяжелого знамени Института и ордена Дружбы народов, пошутил, что все -- и Знамя и Дружбу -- ректору передал. А потом начал свою не новую для меня, но неотступно преследующую мысль о парных в моей жизни случаях. Все закончилось некоей фантазией, как я вхожу в ворота Института, а вижу новое здание и книжную лавку и весь в цветах сквер. Здесь я узнаю, что у нас новый министр образования, который отменил ЕГЭ и настаивает, чтобы русский язык и литература в школе преподавались не десять часов, а четырнадцать. И узнаю, что у нас и новый министр культуры, выдающийся писатель, как в свое время во Франции, писатель Мальро, и министр знает, что Чайковский не только человек со своеобразной биографией, но и великий композитор. И вообще, у нас новое правительство, которое читает литературу, цитирует Пушкина, Достоевского, Есенина и даже Бориса Тарасова
Потом, уже выходя из зала, я услышал о себе, что, слава богу, нашелся хоть один писатель, который мог со сцены пошутить
Но и это не все. Не торопясь дошел до американского посольства, сел на троллейбус и спокойно доехал до Смоленской площади. Успел к торжественной части Букеровского обеда, к объявлению результата. Пропустил только всегда изумительную закуску. "Букер", да еще и большой, и студенческий, получил Андрей Волос за роман о поэте Рудаки; я порадовался за Андрея и подумал, что, наверное, это написано хорошо, материал Андрей знает. Видел практически всех, порадовался, что довольно бодро ходит Сережа Чупринин, поцеловался со своей ученицей Аней Кузнецовой, которая была с приемной дочерью, такой же элегантной, как и она сама. Почему я так подобрел к старости? Издалека видел Павла Басинского, он сидел рядом с какой-то милой женщиной, не ради ли нее Паша преобразовал свои усы? Игорь Волгин сказал, что не пришел на институтское собрание, потому что поздно кончилась телесъемка, а Сергей Филатов просил меня передать, что он застоялся в пробке
Съел рыбу с жареной картошкой. А творожный десерт был самым лучшим десертом в мире. Неужели везде поспел?
Свободное копирование
