3 сентября, вторник. Два семинара подряд, скорее вступительные, чем учебные. Мои взрослые ребята -- третий курс, собирались медленно, а зато новый семинар -- первокурсники -- был полнехонек. Впервые я увидел не список, а всю совокупность студентов, и стало страшновато -- сумею ли я переварить такую массу народа. Со "взрослыми" провел организационное занятие, кто когда будет обсуждаться, а вот с "молодыми" много говорил о писательстве, о сознании и внутреннем мире писателя как источниках подлинности его работы. Говорил об изменениях в литературе. "Молодые" пока для меня нерасчленяемая масса, во время переклички обнаружил, что москвичей-то мало, в основном ребята из провинции, есть из Челябинска, всегда присылающей мне кого-нибудь Рязани, из Перми, из Сибири. Вот тебе и "анонимный" набор, и слава богу, я люблю иногородних. Они больше, чем москвичи, настрадались
В конце семинара вдруг появился чуть постаревший, но по-прежнему энергичный Володя Кузнецов, мой старый любимец, почти из самого первого набранного мною семинара. Он военный штурман, уволенный в начале перестройки из армии по сокращению. Писал медленно, мало, но великолепно, я до сих пор помню его рассказы, потом странствовал. Я уже о нем писал, года два назад он присылал мне блестящую работу, которую я отослал Станиславу Куняеву, и там, в недрах передового журнала, она канула. Тогда же я посылал Володе том своих "Дневников", но посылка пришла обратно и теперь хранится, как доказательство моей лояльности к ученикам, у Евгении Александровны. Послал Володю к ней. Володя приехал поступать в платную аспирантуру. Господи, хоть бы раз ему повезло, потерся бы снова в привычной среде!
В третьем часу поехал в газету к Лене Колпакову поболтать о жизни и повез ему и Юре Полякову том моих новых "Дневников" -- за 2011 год с картинкой "Я в роли Кюстина". У Лени внук пошел в школу -- смотрели фотографии, поговорили о наших не очень веселых литературных делах. У него меня застал звонок Галины Михайловны Шерговой. Ей только что исполнилось 90 лет. Прекрасно поговорили. Какое сознание, какая память, какой в разговоре высокий женский статус! Иногда я еще, когда мы вместе работали, над ней подловато иронизировал, но какое сильное влияние, в принципе, на всю мою жизнь, на меня оказала не у нее ли я учился доброжелательности и вниманию к людям? Господи, пошли ей здоровья и долгие годы жизни! От "Кругозора" осталось уже немного -- недавно, кстати, видел по телевизору Людмилу Петрушевскую, в шляпе, театральная женщина.
С Леней зашел разговор о скором парадном вечере, связанном с юбилеем Андрея Караулова. Он настаивает, чтобы вечер был в Кремлевском дворце. На юбилей должны съехаться все наши крупнейшие звезды эстрады. Я вспомнил и работу Караулова в "Независимой газете", и более позднее время, когда мы смотрели его передачу. А вот теперь Кремлевский дворец. А когда вспомнил, что мать, кажется, работала уборщицей в Доме творчества в Болшево, атмосферу которого я прекрасно представляю, то тут же перед моими глазами возникла некая сцена, некий сюжет, который я все же никогда не напишу.
К Лене я ехал на метро. Вышел из Института, из проходной, и тут же подумал о том, как нелепы, а порой вредны наши законы, которые ворожит Дума. С первого сентября начал действовать закон о запрете курения не только в помещениях учебных заведений, но и на их территории. Ну и что? Раньше, совсем еще недавно, наши студенты курили на площадке возле главного корпуса. Теперь они все выбегают за проходную на узкий пятачок на Бронной перед проходной. Здесь машины идут сплошным потоком, не дай бог, кто-нибудь с разгона попадет под машину. А что будет зимой? Сколько на этом пятачке завяжется гриппов и ангин!
Приехал в Институт -- новая атака: меня дожидается опять отчасти мой ученик -- я вел на их семинаре драматургию, когда болела Вишневская, -- Никита Ворожищев. Он подрядился по мотивам жизни одного еврейского олигарха сделать сатирический роман, олигарх просит сюжет, средневековый размах, гламур, у Никиты сюжет не ладится. Сидели на лавочке, долго разговаривали, фантазировали, придумывали. Потом Никита пожаловался, что так дорого в "Озоне" стоят мои "Дневники", и я отпустил ему три года "Дневников". Успокаиваю себя тем, что, как мне кажется, я нахожусь -- это термин Тынянова -- в зоне "литературы на глубине".
Свободное копирование
