1 июля, понедельник. О жестких для Москвы результатах вчерашнего ливня узнал только сегодня. К 9.30, как договаривался с Оксаной, приехал в Институт. Оксана -- секретарь приемной комиссии -- добралась только к 10, после вчерашнего водопада Филевская ветка метро работала с перерывами. Какие-то деревья рухнули на рельсы, и несколько станций оказались залитыми.
О работах абитуриентов чуть позже, новостей столько, что не знаю, как их уместить.
Во-первых, дело Сноудена. Ну, конечно, этот героический парень вскрыл то, чем готова бы заниматься любая разведка, но у американской, наверное, больше возможностей, она это и сделала. А когда все открылось, то мир обнаружил: что, несмотря на тонкости и многообилие людей, все до одного могут быть учтены, проверены и находиться под контролем. Здесь-то всем и стало страшно. Раньше все стремились в города, которые позволяли сохранить некоторую анонимность, но здесь, оказывается, человек наиболее открыт. Это плата, которую мы должны внести за этот якобы прогресс и удобства. Иногда мне кажется, что весь прогресс затеян спецслужбами, чтобы влезть в подкорку и в желудок каждого.
Итак, Сноудена все ищут, Америка давит на тех, кто мог бы беглого цэрэушника приютить и дать убежище. Было сделано соответствующее представление и нам, но у нас с США нет специального соглашения о выдачи преступников. Вроде бы сначала согласился Эквадор, но его экономика так тесно связана с США, что даже валюта общая. Правительство Эквадора пошло на попятную. Отважные латины принялись обставлять свое гипотетическое решение предоставить Сноудену убежище невыполнимыми условиями: если приедет в страну, тогда и будем решать.
Тем временем в Общественной палате зазвучали бесстрашные голоса: не выдвинуть ли Сноудена на премию мира! Мы потихоньку готовим общественное мнение. И уже вечером Путин -- он, как всегда, на коне и молодцом! -- объявляет, что Россия никого никогда не выдавала и что если Сноуден напишет соответствующее прошение, то правительство предоставит ему политическое убежище.
Второй, внезапно вспыхнувший скандал -- это в тайне готовившийся закон о реформе Академии наук. Правительство, боящееся только народного бунта и поэтому собирающее и выискивающее все крохи, оставшиеся от приватизации и разграбления, ищет деньги на социальные обязательства. Содержать Академию слишком дорого и хлопотно. Все это я описываю, как кажется именно мне. Три академии -- РАН, Медицинскую и Сельскохозяйственную -- сливают. Соответственно, объединяется и вся невероятная собственность -- здания, земля, ресурсы. Всем этим, материальной частью, начинает заниматься специальный фонд. Вот пожива для чиновников! Сколько здесь можно продать, приватизировать, сдать в аренду, присвоить. Президиум Академии, экстренно собравшийся, за полтора часа выработал свое решение -- против! И тут же закон, готовившейся втайне и готовый быть рассмотренным Думой в три дня, теперь может быть экстренно утвержден в последнем, третьем чтении осенью.
И, наконец, последнее, буквально меня поразившее. Днем шла обычная передача, в том числе говорили об интервью матери Ходорковского, данное в связи с его пятидесятилетием. Долго, конечно, парень сидит. У ведущих в связи с этим возникла мысль о готовящейся экономической амнистии, по которой, по их подсчетам, выйдут на волю что-то около 10 тысяч человек. И дальше мужской голос -- мысль была настолько чудовищной, что я даже записал время этого поразительного высказывания -- 16.25, поправки пять-семь минут в любую сторону -- и вот этот самый мужской голос говорит: "Не лучше ли было бы вместо этих 10 тысяч человек выпустить одного Ходорковского". Какой человеколюб! Один -- свой и наверняка богатый вместо десяти тысяч, возможно, абсолютно чужих!
Весь день до больных глаз читал работы абитуриентов. Кое-что попадается, но пока одни, кажется, дамы.
Свободное копирование
