22 июня, суббота. Несколько дней назад позвонила Ольга Твардовская, дочь -- в субботу в 12 часов возле "Нового мира" открывают памятник АТ. Твардовскому. Все соединилось -- "день памяти и скорби" (худшего названия не придумаешь, кто же о своей скорби говорит или ее демонстрирует?), день начала войны и, кажется, день рождения Твардовского? Раньше хотел уехать на дачу утром в пятницу, но решил остаться.
Вышел из дома рано, потому что решил зайти в магазин педагогической книги на Дмитровке и потом уже пешком идти к Пушкинской площади. Покопался в книгах, купил учебник английского языка Драгункина, который мне кажется самым демократичным и современным. Дмитровку еще по молодым годам, когда я почти на ней жил, я отчетливо помню. Правда, давно, может быть и с год, на ней не был. Как многое поменялось, какие роскошные рестораны, кафе и магазины. В субботу мало людей и автомобилей. Но, намекая на последние нововведения власти, вдоль улицы стоят оградительные столбики; здесь же пестро раскрашенные эвакуаторы. Чужие, не замай! Хороший подарок преподнесли городские власти своему мэру. За день до начала его предвыборной кампании объявили о том, что в пределах Бульварного кольца все парковки стали платными.
Есть и другие изменения: возник прелестный маленький скверик там, где раньше был служебный вход в бывший Институт Маркса-Энгельса-Ленина. Теперь здесь архив, над входом барельефы вождей. От скверика в обзор попадает весь Столешников переулок, его вымостили нарядным камнем. Рядом с архивом -- Генеральная прокуратура. Раньше это было одно здание, теперь учреждение разрослось -- через мостик над переулком, бывшей улицей Немировича-Данченко, еще одно здание прокуратуры, а не доходя до Столешникова переулка, я видел еще одно здание с грозной вывеской. Видимо, какова преступность, столько нужно места и для учреждения.
Почти напротив сияет роскошный Совет Федерации. Все аккуратно и броско, как наряды спикера. Это бывшее здание Союза архитекторов. Дума тоже сидит и решает в здании, построенном при советской власти -- в Госплане. И там, и там планируют и решают, но в отличие от советского времени по-другому
Памятник разместили в торце Петровского бульвара, обращенном к Агентству печати, дому, в котором когда-то жил Рахманинов и в котором и сейчас редакция "Нового мира". Потом, когда падет покрывало, мы обнаружим, что это прекрасный монумент, один из лучших памятников писателям в Москве. Поэт стоит в плаще, будто только что вернувшийся с пути, опустив голову, полный своих размышлений. Твардовский -- это ведь одна из крупнейших загадок нашей литературы. Крестьянский сын, он ведь мог в поэзии все. Был поэтом-традиционалистом, с удивительным задушевным даром слова, и одновременно дерзким новатором, взнуздавшим самое современное содержание в своих до гениальности простых стихах. Я уже не говорю о его упорном противопоставлении антинародной силе.
Для открытия все было подготовлено: красный невысокий помост с микрофоном, красная же ленточка, сдерживающая ткань, покрывающая бронзовую фигуру поэта. Из специального автобуса транслировали подходящую к случаю музыку. Пространство вокруг покрыто лентами привезенного дерна -- на московской почве мало чего росло. Первым, кого я увидел, подходя к памятнику, это был Володя Костров с Галиной Степановной, худой, с палочкой; он впервые, по разговорам, выехал после болезни на люди. Во время церемонии он даже выступил, и его выступление было мощным и ярким. Болезнь не повредила интеллекта. Но все же -- и здесь я-то Кострова понимаю, потому что, пожалуй, испытываю то же самое -- из памяти уходит и трудно бывает удержать именно близкое, недавнее. Когда он читал стихотворение, написанное им к открытию памятника Твардовского в Смоленске, он мучительно его вспоминал, и Галина Степановна, стоящая неподалеку, подсказывала начало строчек, сверяя с книгой
Не знаю чего, здесь больше, мужества больного поэта или стоицизма его жены.
Выступлений, по сути, было три -- блестящая речь АМ. Туркова, речь Владимира Кострова и речь Натальи Дмитриевны Солженицыной. Она стояла с букетом алых роз на помосте, как раз напротив телевизионных камер, за которыми пристроился я. В какой-то момент наши взгляды встретились.
Мне стало почти смешно, когда Андрей Дементьев объявил себя чуть ли не соратником Твардовского. Потом, после его по давней моде "звонкого" молодого выступления, мы столкнулись с ним на травке. Рядом была Аня Пугач, его последняя жена. Я помню Аню по "Юности" еще молоденькой девочкой, теперь она дородная дама вполне восточной внешности.
Так как я пришел довольно рано, то было интересно наблюдать общественную суету. Маленькие писатели крутились вокруг помоста. Суета приготовлений тянулась довольно долго. Костров сидел на краешке помоста. Приехал министр культуры Мединский, он потом тоже говорил, вокруг него началась суета. Подтягивался народ. Мединский среди старых писателей сверкал молодым лицом и джинсами, которые он надел вместе с пиджаком. Честь классику русской литературы была оказана.
Здесь же, в праздничной толпе, ходили две или три девушки, собиравшие голоса в поддержку Собянина, идущего самовыдвиженцем на выборы. Памятник и открытие, как мне сказали, обошелись в 28 миллионов рублей. Это деньги в основном миллиардера Усманова, добавляли Фонд Мира и Москва. Все, как и с Пушкиным, у правительства царского и правительства демократического на поэзию и культуру денег нет -- собирали с мира. Советское правительство умудрялось своим классикам и героям деньги выскребать из бюджета. Кстати, вот загадка на равновесие и литературный вкус: с одной стороны бульвара памятник Твардовскому, с другой -- Высоцкий с гитарой.
Уже в конце церемонии, когда собирался идти домой, выбравшись из толпы, я встретил Леню Колпакова с внуком и Авангарда Леонтьева. Посетовали, что на трибуне нет нынешнего редактора "Нового мира". Я сказал, что видел в толпе Андрея Василевского, он что-то снимал. Видел и двух дочерей Твардовского, Валентину и Ольгу, они клали к памятнику цветы -- скромные васильки. С Леней потом шли до метро, Леонтьев пошел на репетицию
В пятом часу уехал на дачу, за рулем Володя. Я стараюсь, после смерти Маши, как-то чаще его с собою забирать. Приехали засветло, успел полить огурцы и частично подвязать помидоры. Во время ужина крепко выпили. Володя плакал и говорил, как он любил Машу и что без нее теперь жизнь не в жизнь. На грядке, где она в прошлом году посадила несколько кустов клубники, созрело с дюжину ягод. К ночи Володя уже плохо держался, но остался за столом во дворе допивать. Я ушел к себе наверх, в комнату Вали, и через час услышал, как Володя пробухал по ступенькам и рухнул внизу на диван.
Свободное копирование
