10 апреля, среда. Если половина вечера открытия была посвящения 90-летию Исаака Шварца, то в день закрытия нас повезли в Сиверскую на его дачу, где композитор постоянно и жил и писал музыку. Сам дом небольшой, в ряду таких же старых, скорее пролетарских, нежели буржуазных дач. Отдельный флигель -- кабинет и рабочая комната, занятая под библиотеку. В библиотеке поражает шкаф с подписками "Нового мира" и журналом "Вопросы истории". Внизу в кабинете, небольшой рояль, простой стол с самодельным пюпитром, выставка наград и стенд с фотографиями: композитор и великие. Целая стена с еврейскими предками, экскурсовод рассказывает о поразительном и талантливом мальчике. В свое время, в эпоху статей о формализме в музыке, пытались исключить из консерватории, но студент взял справку о болезни, и все со временем рассосалось. Дочь, кажется, живет в Израиле. В кабинете, как и у меня, стоит тренажер-велосипед.
Не менее интересной была дорога в Сиверскую. Ездила с нами местная знаменитость Ирина Яковлевна Жилина -- блестящий экскурсовод и знаток Гатчинского дворца. Это все земли пушкинские, владения его предков. Почти возле дороги три памятных места. Во-первых, памятник Арине Родионовне, незабываемой няне. Сравнительно молодая женщина, лет сорока, как крылом, прикрывающая своего воспитанника. Хорошая работа, могла бы и не быть переведенной в бронзу и не стать памятником -- сделано на деньги Миши Задорнова. Почти напротив памятника сохранившаяся изба няни. Будет стоять, пока кому-нибудь не потребуется земля под особнячок, тогда сгорит. И, наконец, горькое третье место. Это гранитная плита, символизирующая место похорон деда, царского арапа, деда Пушкина. Но под плитой никто не лежит. Здесь когда-то было старинное сельское кладбище, на котором и был захоронен первый русский инженер. Кладбище с колхозной прагматичностью запахали под картофельное поле. Уже потом вдруг вспомнили о родословии великого поэта, с которого потомки колхозников еще долгие столетия будут успешно кормиться. Тогда и была возведена символическая могила. Символ чего?
Жизнь идет, к чему считать потери. И все же мой не только озлобленный, но и наметанный глаз их отмечает. В фойе уже нет прежней выставки призов. Все это, кажется, унифицировалось. Никто, как прежде это делал я, не вынимает по десять тысяч долларов из внутреннего кармана. Исчез и главный приз -- "Гранатовый браслет", растворились в гатчинском тумане роскошные сервизы, нарядные куклы, все то, что украшало жизнь лауреатов и было предметом гордости. В церемонии открытия тоже было -- о, ревнивый взгляд недоброжелателя -- много жеваных, неопределенных, невыразительных мест. Правда, все были раздражены, потому что ждали губернатора. Зал сидел и безмолвствовал минут сорок, кто-то за кулисами сказал: вот с этого и начинается нелюбовь к власти.
Началось с выступления местной школы бального танца, но на этот раз довольно салонно и не очень адресно. Шесть пар рослых девиц и тощих кавалеров во фраках. Безусловным гвоздем и украшением вечера стало появление уже очень немолодого Валентина Гафта. Он прочел несколько своих стихов, и мне показалось это интересным. Особенно хорошо было стихотворение -- чувствовался некий перифраз Мандельштама -- об ушедших друзьях, чьи телефоны остались в записной книжке. Выступление Гафта было нужно только для того, чтобы вручить ему приз губернатора -- это, кажется, 100 тысяч рублей. С некоторой грустью -- "мне часто стали вручать призы" -- Гафт принял. Сразу после этого вручения новый губернатор -- я его так и не рассмотрел -- уехал. Но вот что необходимо отметить -- Гафта народ любит страстно. Приветствуя его аплодисментами, зрительный зал встал.
Вручая приз читателей за маленький документальный фильм "Если бы не Коля Шатров", я, по сложившейся традиции, поговорил с залом. По аплодисментам, которыми меня встретили и которыми проводили, я еще раз понял, что в Гатчине меня любят. Моя речь, конечно, не могла многим понравиться, потому что в самом конце вечера, который становился все скучнее и скучнее -- прежний размах и волны на сцене знаменитых актеров и актрис, все это ушло, -- итак, выступая по регламенту последним, режиссер Прошкин, которому достался главный приз, сослался на меня. Дескать, Сергей Николаевич в своем выступлении... А в своем выступлении я говорил о том, что мы с библиотекарями, из которых состояло наше жюри, решили, что документальные фильмы, представленные на фестивале, сильнее и лучше художественных. Я достаточно тонко, но все-таки для знатоков прозрачно, объяснил почему. У одних фильмов ложная философичность, другие режиссеры ищут признания за рубежом, и поэтому в их фильмах полный набор того, что требуется от русского фильма, для его оценки за границей. Фильм должен быть обязательно антисоветский, обязательно с упоминанием сталинских репрессий, с обязательной еврейской темой, с обязательным показом русского человека как предателя и скотины. Потом я объяснил, почему мы выбрали фильм Натальи Назаровой о никому неизвестном поэте Коле Шатрове. Мои последние слова, что мы -- люди русские, а значит, справедливые, зал встретил аплодисментами. Кстати, формулировка нашего решения была такова: "За внимательное и справедливое прочтение судьбы".
Так вот, Прошкин сказал, что в Америке огромный отряд кинозрителей, все говорят о своем замечательном кино, а вот Сергей Николаевич -- дальше знаменитый режиссер употребил библейское выражение -- посыпает голову пеплом. Я расшифровал это как "не хвалит нас". Тут я вспомнил и большое выступление на заседании жюри Алисы Гребенщиковой об актерах, которые ходят, как марионетки, по заранее расчерченным маршрутам...
Во время вечера было еще выступление все той же Алисы Гребенщиковой, которая вспомнила о дне рождения Беллы Ахмадулиной и прочла два ее стихотворения, по интонации близких к тому, о чем читал Гафт.
Свободное копирование
