14 января, понедельник. Утром читал какие-то страницы книги Рады Полищук и вспоминал вчерашний фильм с Де Ниро. Проза Рады совершенно еврейская, но абсолютно безвредная, вспоминает быт, которого уже нет. Он очень близок и быту военной и послевоенной интеллигенции. Много поминается реалий, которые уже и забыты -- шарф из вискозы, габардиновый макинтош. Шарф меня своей точностью доканал. Но вся эта очень неплохая и точная проза счастливо плывет в русском языке и ни на каком другом была бы невозможна. Что касается воспоминания о фильме, оставшегося со вчерашней ночи, то есть соображение: американское кино всегда далеко от жизни, и чем дальше, чем изобретательнее, тем лучше. И всегда построено на жизненном бытовом материале. На этот раз были пилюли "всевластия", сделавшие молодого писателя сенатором...
К двум часам поехал на заседание Правления в Московском союзе. С излишним пафосом, будто заезжий фокусник впаривает чудо профанной публике, Владимир Георгиевич Бояринов рассказывал о тратах, ремонте крыши и бюджете на следующий год. Приводились общие цифры. Без господдержки союз лишь выживает, сдавая кое-что в аренду и пользуя членские и вступительные взносы. По докладу Бояринова, инициатива крупного -- до 10 тысяч -- вступительного взноса для честолюбивого литератора принадлежит мне. Все это продолжалось около полутора часов. Публика единодушно почти молчала, председатель союза В.?И. Гусев не сказал ни единого слова. Я спросил о независимом аудите и высказал замечание по излишнему пафосу доклада.
В Институте заглянул в деканат, как сдают мои девочки и мальчики. Что-то плоховато у моего любимца Костылева. Говорил с ректором о выработке именно для творческих вузов параметров индекса цитируемости. Я полагаю, что ловкие американские ученые цитируют друг друга иногда из чувства некоей национальной сплотки. Подходит ли это нам?
Как всегда, все перепутал и приехал в Тургеневскую библиотеку на творческий вечер Рады Полищук на час раньше, чем было назначено. Зато вдоволь насмотрелся на подробную географическую карту Франции. Ах, господин Дюма, заставили вы полюбить нас эту географию! Библиотека, правда, специализируется на французской и немецкой литературе, но в каком порядке и даже с какой роскошью все устроено! Это в центре города, почти напротив здания Центрального почтамта, превращенного ныне в фондовую биржу.
Самое удивительное на вечере -- это полный зал. В известной мере это, конечно, еврейская солидарность, но и некоторое знаковое имя, которое всегда несет в себе и ответственность за качество удовольствия. Рада читала один из своих рассказов о трагической неизбежности русско-еврейской близости. Дело происходило на Востряковском кладбище. Рассказ в деталях был этнографически точен. Читала Рада под музыкальное сопровождение. Здесь прозвучали классические еврейские мелодии, которые своей грустью берут за сердце. Совершенно грандиозно играл виолончелист оркестра Большого театра Максим Золоторенко. Впечатление от музыки и внутренней сосредоточенности исполнителя невероятное. Вряд ли я, даже слушая Ростроповича, испытывал что-то подобное.
Выступали Лева Аннинский, также Кирилл Ковальджи -- я ему подарил книгу о Вале -- помнишь эту девушку? Кирилл в ее время работал в "Юности". Лева Аннинский провел блестящую апологетику еврейства с его трагическим поиском своего места. Славянскую линию представлял я. Но до этого Рада меня представила. Рассказала, что наша студия на улице Писемского действовала в 1983 году -- мне бы этого никогда не вспомнить. Напомнила мне три завета, которые ей тогда дал. Пиши всегда. Не жди покровителя, который тебе поможет. Не предавай себя. Очень занятную подробность о тех временах поведал Марк Розовский, дополнил картину времени. В тот же день, когда Брежнев посетил новый МХАТ, где шла пьеса Шатрова "Мы победим", не разрешили ставить пьесу самого Марка о Кафке. Интерес одного еврея к другому понятен. Этого, правда, нет у русских. Мы друг другу, как правило, не интересны. Не уверен, что Распутин читал меня. И, выходя из театра, Розовский видел, как солдаты из чайников горячей водой поливали асфальт перед входом, чтобы генсек не поскользнулся.
Среди того немногого, что я сказал, было и то, что с понятием еврейской сплотки я столкнулся, лишь когда пришел в литературу. Не успел сказать важную деталь: Рада практически пишет эпос, евреи, как нация, все время себя самоидентифицируют. И вот тут с грустью заметил, что мы-то, русские, все внешние национальные признаки в одежде, в пище, в обычаях, в речи, в приемах вежливости почти порастеряли. Где наш лапсердак?
Свободное копирование
