25 октября, четверг. Уже утром стало ясно, что в этом состоянии ехать нельзя. Половина пятого утра, время волка. Спал, конечно, плохо, хотя лег вовремя, проснулся совершено разбитый. Еще раз ощутил, что значит и болезнь, и старость. Был в ужасе, что, предстоит еще бриться и принимать душ. Каждое движение причиняло страдание, все через силу, хотелось только одного -- плюнуть на все и лежать. Грудь полностью забита, воздух в легкие почти не проходит. С ужасом начал думать о том, что с тяжелым портфелем надо будет идти до метро. Опять в этом состоянии болезни и немощи вспомнил Валю и маму уже в последние времена их жизни. Поднявшись и встав с постели, я бреду по квартире циркулем, чтобы не упасть, широко расставляя ноги, и так же, как Валя, стараюсь убрать из багажа любую мелочь, которая его утяжеляет. Не взял зарядное устройство ни для телефона, ни для компьютера. Пока еле-еле добрел до метро, несколько раз подумал, что ехать неразумно.
В метро, в первых поездах еще пусто, немножко подремал, но все равно через вокзал и по перрону к моему вагону тащился с усилием. Мое место в вагоне оказалось под номером 13.
Уже в вагоне чуть оклемался, удалось даже поспать. Тут позвонил Ю.И. И как хорошо, что разбудил. За окном уже совсем светло. Проезжали мимо какого-то увала, покрытого березовым лесом. Природа стоит сдавшаяся, беззащитная, уже готовая к холодам и зиме, уже смирилась. Мне бы придумать, что сегодня говорить.
Сразу с вокзала -- только забросили вещи в гостиницу, все та же "Октябрьская", в которой я жил, когда писал роман о Ленине, -- пешком с Юрием Ивановичем пошли в Университет культуры. Это почти через весь Невский, мимо Клодтовых коней, писательской лавки. Зашли в лавку, как можно было бы предположить, никаких писателей, кроме нескольких питерских да модно-тусовочных москвичей, на прилавках нет. Впрочем, почти за семьсот рублей купил том писем Бодлера. Книжная продавщица с гордостью сообщила, что скоро откроется четвертый торговый зал, вот тогда, дескать, будут и писатели. Надо ждать не нового зала, а власти, которая захочет навести порядок и в этом.
Ах, как повезло с погодой. Солнечно и ясно, все видится через почти сгустившуюся прозрачность воздуха, будто на город опустили увеличительное стекло. Прогулка под неспешные разговоры от "Октябрьской" до Троицкого моста, перед которым стоит бронзовый Суворов со шпагой в руках. Здесь я наконец уяснил, что только Фонтанка вытекает из Невы и что Мойка и канал Грибоедова -- это все рукава, прорытые в зыбкой, болотистой почве. Наконец, что канал, ограничивающий с другой стороны Летний сад, -- это Лебяжья канавка. Вот так и шли к Неве, справа Лебяжья канавка, а слева Марсово поле. Ах, как соблазнительно было бы все это огромное пространство застроить доходными домами! Но в городе на Неве не нашлось такого, как в Москве, энергичного мэра и такого энергичного зама по строительству -- Марсово поле, площадь с самым большим еврейским кладбищем в середине, как иногда здесь шутят, осталась. В середине площади действительно есть несколько могил -- в свое время здесь были похоронены бойцы и жертвы революции.
Вот так мы шли вдоль Марсова поля почти до Невы, и здесь огромное, как мне всегда казалось, унылое строение, выкрашенное в блекло-оливковый цвет. Сколько же раз я проходил мимо этого, занимающего целый квартал дома, и никогда не знал: первое, что это ленинградский "кулек", Университет культуры. Я уже так привык к заштатному положению нашего московского Университета культуры в Химках, что и не мог подумать, что может быть по-другому. Никак я не ожидал, что университет может располагаться в роскошном дворце князей Ольденбургских. Это второе, и слово "роскошный" здесь произнесено не случайно.
Я всегда забегаю вперед, стремясь к результату, здесь недостатки моей манеры письма. И теперь я многое пропускаю. Кабинет Юрия Ивановича прекрасно обставлен, если сравнивать по жалким меркам нашего института. Я к главному: огромный дворец, здесь, собственно, два дворца, соединенных в один -- Салтыкова и Ольденбурга. Обе фамилии знамениты, обе семьи близки царскому роду.
Примемся за восторги. Какой роскошный зал для заседаний ученого совета! Какие потолки, стены, люстры и мебель! Вот она, знаменитая и дотошная школа петербургских реставраторов! Сколько вбито денег! В каком все содержится порядке! И здесь первый вывод, напрашивающийся вспоминая наше институтское затертое и жалкое здание: как это прекрасно, что ленинградские студенты учатся в атмосфере почти царской роскоши. Культура вообще проистекает из достатка.
Но далеко не все я сказал. Есть еще и другой высоченный роскошный, наверное актовый, зал, в котором происходит защита дипломных работ. Можно только представить, как одетые в сарафаны девушки-певицы распевают русские песни или романсы в зале, слепящем царской роскошью. Но есть еще и парадная лестница с почти женским изгибом на ее решающих маршах. Ой, сколько же здесь еще "но"! В одном зале принц музицировал с Александром III, а в другом зале А. С. Пушкин вызвал на дуэль Дантеса. Кстати, здание хорошо было Пушкину знакомо, еще по юным временам, когда он повесничал, бегал на свидания к графине Фикельмон и прятался на лестнице в какой-то нише. Кстати, о нишах и извивах архитектуры. В известной мере архитектуру удалось сохранить потому, что в свое время во дворце не стали устраивать хранилище хомутов или клуб домашних работниц, а отдали под жилье пролетариату. Отчетливо представляю, как это могло случиться, потому что и сам много лет жил в подобных условиях. Наш дом в Гранатном переулке, принадлежавший когда-то градоначальнику, большой дом с залом, вестибюлем и огромными комнатами был перегорожен вдоль и поперек непрочными перегородками. Мой друг Витя Шелягин, например, жил в верхней части бального зала; фриз с конями, колесницами и воинами в греческих шлемах находился на уровне обеденного стола. А вот если бы здесь размешался сборочный цех или просто советский офис, всю красоту и лепнину на стенах просто бы затерли от греха подальше. Одним словом, во дворцах принца Ольденбургского и графа Салтыкова многое, помимо тенденции времени, сохранилось. Все эти соображения, по крайне мере многие, не просто спонтанно возникли в моей умной голове. Здесь я транслирую моего внимательного и многознающего вожатого по дворцам русских аристократов, сравнительно молодого, но, как ни странно, живого человека и доцента Артема Попова. Он специалист по античной Греции, умен, обаятелен и тактичен.
Вот и пришло время поговорить о питерцах, которых мы совсем недавно называли ленинградцами. Если вы с приятелем едете в не очень полном метро и не смогли сесть рядом, кто-нибудь из пассажиров обязательно предложит: давайте я пересяду, вам разговаривать будет удобней. Я уже не говорю, что ленинградец не оставит вас в беде на улице, не только объяснит, куда надо идти, но и, если надо, проводит.
Я всегда думал о том, что, приезжая в Санкт-Петербург, ты всегда оказываешься не только в другом городе, но и почти на другой планете, с другими отношениями между людьми. Есть мнение, что к внутреннему, человеческому климату города -- я невольно постоянно сопоставляю его с Москвой -- причастна его "здоровая" -- вот и словечко найдено! -- архитектура. Пропорции Санкт-Петербурга были навсегда определены: высота домов -- 20 метров, ширина проезжей части 20 метров. У улицы Росси именно такие пропорции: длина улицы 200 метров, ширина 40. Москва тоже раньше дышала, когда город составляли островки -- усадьбы, окруженные просторами и лесами. Естественно, здесь же жили и нормальные люди. Потом захотелось много респекта при малых возможностях. Коммуникации стоили всегда дорого. Москва уплотнялась внутри и уплотнилась до того, что уже не стало где плюнуть. В этой плотности народ озлобился и ожесточился. И основная заслуга здесь лежит на последних годах с мудрым Ресиным, который при Лужкове вдумчиво курировал московское строительство.
Вечером открыли литературные курсы. Я -- "свадебный генерал". Народа была целая аудитория, говорили по очереди все: Юрий Иванович, потом Андрей Аствацатуров, потом Дмитрий Орехов, промолчала лишь Ксения. О ней бы надо написать особо -- и знания и обаяние, и такт. Молодая команда Юрия Ивановича -- это особый разговор, как быстро они эти курсы слепили и собрали народ. У нас так быстро и энергично это не получается.