29 сентября, суббота. Твердо решил меньше заниматься садом, огородом, а больше новым романом. Поэтому с утра написал две небольшие главки, а днем, перемежая некоторыми хозяйственными хлопотами, все-таки принялся читать привезенный мне новый роман Андрея Аствацатурова "Скунс-камера". Это, как и в предыдущем его романе, скорее, не выдумка, а хроника жизни -- на этот раз очень молодой, детской и школьной. Здесь, конечно, тенденция современной литературы, которая устала от классических беллетризованных сюжетов. Каждый писатель пишет свою жизнь, но время потребовало подлинности. Эта былая подлинность маленького школьника и внука академика чередуется с выходами в сегодняшнее время. Внешне это все тот же блестящий лектор просветитель, записи которого я часто слушал в машине, но за этим и достаточно тяжелая жизнь где-то на окраине города, и многое другое. Читал практически как в детстве, запоем, с неудовольствием отвлекаясь на неотложные дела: баня, обед, ремонт дверей. Сделал и кое-какие выписки, свидетельствующие и о бесстрашии, и о трезвом взгляде на жизнь. Кое-что во вторник прочту и на семинаре. Например, кусок о том, как можно все-таки использовать бранную лексику в собственных текстах. Впрочем, мат давно уже стал в русском языке метафорой. Но сначала о названии книги.
"Моего приятеля художника Андрея Сикорского как-то раз на Васильевском остановил молодой человек в джинсовой куртке с довольно интеллигентным лицом, которое выражало крайнюю озабоченность.
-- Вы не подскажете, где тут у вас эта... камера скунсов?
-- Какая камера? -- удивился Сикорский.
-- Да этих, блин, скунсов. Хожу тут уже полчаса... всех спрашиваю... никто не знает. Мне дружбан... я к нему в гости приехал... сказал: сходи, типа прикольно. Только адрес не назвал... Сказал на Васильевском, поезжай, говорит -- там покажут.
-- Я не знаю, -- растерялся Сикорский. -- Даже никогда не слышал про такую.
-- Ну елки-зеленые, -- расстроился парень. -- Ну, там скунсов показывают.
-- Скунсов?
-- Ну да, скунсов, типа уродов всяких... в банках.
-- Так, может, это... Кунсткамера?!"
Теперь все же о бранной лексике. Рискну ли я завтра прочесть этот отрывок на семинаре? Научит ли пример чему-нибудь моих студентов? Это утренний разговор другого приятеля автора, фамилия которого Ванин, со своим другим приятелем литагентом Томом, живущим в Германии. По-моему я этого литагента помню, он живет во Франкфурте. По крайней мере, Саша Михайлов, когда я ездил в Германию, давал мне телефон некоего литагента, я еще удивился его американско-британскому имени.
"-- Ты понимаешь, -- стал поспешно объяснять Том. -- Я вчера открываю атлас России, и мне попадается на глаза слово "Магнитогорск". И я чувствую, оно меня магнитом тянет.
Ванин зевнул.
-- Саша! Только я хочу знать... Даже спрашивать неудобно.
-- Не стесняйся, Том, спрашивай! Как у тебя вообще дела? Как там наши книги?
-- Дела хорошо. Там очень страшно?
-- Не знаю. Нет вроде...
-- Саша! Там могут убить?
Ванин на секунду задумался.
-- Знаешь, Том, -- сказал он. -- Россия -- это тебе не твоя Германия. И не Швейцария, куда ты с женой отдыхать ездишь. Это реальный пиздец. Тут полно всяких ебланов, и убить, в принципе, могут в любую минуту.
-- А в Магнитогорске?
-- А в Магнитогорске, -- продолжил Ванин, -- дела обстоят так же, как и везде в России... Только твои шансы быть убитым, наверное, немного возрастут. Я точно не знаю. Главное, Том, не шароебся, где попало.
-- Что? -- не понял Том.
-- Ну не ходи туда, где хулиганы.
-- Саша! А если на меня нападут? Что тогда делать?
-- Тогда... -- Ванин потянулся за сигаретами.
-- Может, у вас, у русских, есть какое-нибудь волшебное слово? -- с надеждой спросил Том. -- Специально для хулиганов?
-- Специально для хулиганов? -- Ванин щелкнул зажигалкой и закурил. -- Специального слова, наверное, нет... Особенно в твоем, Том, случае. О, слушай! Есть идея! -- Ванин оживился. -- Если к тебе подойдут, знаешь что? Ткни в себя пальцем и громко скажи: "Распиздяй"!
-- Как ты сказал? -- не расслышал Том.
-- Распиздяй! -- повторил Ванин. -- Скорее всего, поможет.
-- Саша! Продиктуй, пожалуйста, буквы. Я запишу".
Андрей, как и многие русские писатели, не может просто так пройти мимо еврейского вопроса. Я даже предполагаю, что здесь есть и что-то семейное. А вот тут возникает: здесь действительно личное или все же писательский зуд объективности?
Чтобы все было ясно, необходимы небольшие пояснения. В семье, где рос и воспитывался герой книги, мордатого и отчаянного мясника в магазине почему-то прозвали Осипом Бродским. Итак, маленького мальчика повели на балет в Мариинский театр, но культурную пилюлю подсластили походом в театральный буфет.
"Мы ели пирожные за столом в больших креслах, и мама вспомнила, что не купила на завтра мяса, потому что у Бродского, сказала она, все закончилось.
-- Бродский -- ворюга, -- повторил отец. -- И скоро им займется ОБХСС.
-- Что такое обэхаэсэс? -- спросил я.
-- Знаешь, Верочка, -- не обращая на меня внимания, продолжал папа, взяв двумя пальцами эклер. -- Мне тут анекдот на работе рассказали. Оказывается, -- ты меня слушаешь? -- в Советском Союзе есть два типа евреев. Недовольные и довольные. Недовольными занимается КГБ, а довольными -- ОБХСС.
-- А что такое кегебе? -- спросил я".
Папа вообще у Аствацатурова замечательно получился, эдакий, себе на уме резонер. Мальчик растет, к ним в класс приходит новая девочка, отчаянная зубрилка и ябеда. А мальчики в классе между тем организовали некое общество, называемое "Гвардейцы кардинала" в пику другому классному объединению мальчишек "Четыре мушкетера".
"Инна Заяц, которой "гвардейцы кардинала" решили отомстить, появилась в нашем классе всего год назад. Помню, я пришел домой и объявил родителям, что у нас теперь в классе есть новенькая -- Инна Заяц. На это папа рассмеялся и сказал, что у Инны подозрительно русская фамилия. Что он имел в виду, я, честно говоря, не понял. Но мама сделала ему замечание, чтобы он прекратил "свои антисемитские выходки" и не морочил ребенку голову.
-- Нет, Верочка, ну в самом деле, -- оправдывался папа. -- Есть такие фамилии -- подозрительно русские. Например, Заяц, Волк, Школьник, Учитель, Кремень.
-- Что тут такого подозрительного? -- спросил я.
-- Шучу, шучу, -- смутившись, пояснил папа, встретив мамин недовольный взгляд. -- Ты же знаешь, что шучу".
Свободное копирование
