8 июля, воскресенье. Прекрасный, хорошо оборудованный городской пляж. Я невольно по атмосфере и оснащенности сравниваю с Ялтой и Сочи. Все по-другому -- это, видимо, связано с менталитетом народа. Очень много молодежи, и, глядя на них, понимаешь, что впереди даже и физически другое поколение. Много и детей, и пожилых людей, и вот здесь для меня загадка -- никто никому не мешает. Семнадцатилетние девы лежат, раскинувшись "топлес", а пожилые дамы про них не сплетничают и не шипят. Девки ходят черт знает в чем, но и кавалеры бродят с открытым торсом. В винном магазине, полном искрящимся алкоголем, наблюдал молодую даму, упитанную, как римский гладиатор, и одетую, как стриптизерша -- синий бюстгальтер и синие же крошечные трусики. Говорила по-русски. В связи с этим, протягивая параллель дальше, привожу объявление, которое на русском языке лежало в нашем номере: "Уважаемые гости! В нашем отеле не принято посещать ресторан вечером в купальном костюме или шортах. Благодарим за понимание".
Утром после того сильного интеллектуального допинга, которым меня снабжают лекции профессора Жаринова, слушаю постоянно, продолжаю писать свою сагу о вещах. Сделал два эпизода: о кресле, которое мне подарил Витя Симакин, и эпизод о серебряном кораблике -- подарок от актеров костромского театра после премьеры.
На пляже под зонтом читал последний роман Эдуарда Лимонова "В Сырах", начатый еще в Москве. Судя по той простоте, с которой он пишет о себе, и тому волнению и феномену узнавания, с которым все это читается, Лимонов, наверное, действительно самый лучший современный писатель. Возможно, "самый лучший" -- это и самый откровенный, самый безжалостный к себе. Вот фрагмент об умирающем отце.
-- Какой пить, в лёжку лежит, ссохся весь, мать говорит, голова ссохлась, как старый орех. Еле говорит. Мать с ужасом призналась мне на той неделе по телефону, что адски устала, что ждёт, чтобы он умер. Что ей унизительно видеть его, когда-то красивого, обаятельного, беспомощно лежащего на полу, измазанного дерьмом... Это она, с которой вместе прожили шестьдесят два года, ждёт его смерти!
Выписываю второй фрагмент, потому что мой сводный брат, которого отец прижил, уже находясь в лагере, так и не нашелся. Но здесь же и некоторые мотивы и биографии писателя, и эпоха.
-- С моей мамкой он прожил год, -- сказал Юрий.
-- Вот как печален, некрасив и даже страшен конец таких вот героев, как наш батька. Интересно, что он о своих орденах Красной Звезды молчал, может, стеснялся, что они не на фронте получены.
-- А почему у отца карьеры в армии не получилось? Насколько я знаю, он ведь проходил в старших лейтенантах чуть ли не лет двадцать. И только перед уходом из армии звание капитана получил, так ведь? Как так, ведь он же умница был...
-- На эту тему отец никогда не высказывался, как и на многие другие темы. Я подозреваю, что он, пусть он и был младшим офицером, принадлежал к какой-то подавленной и расстрелянной чекистской группировке. Его оставили на свободе и живым только потому, что он был простой исполнитель.
И наконец, -- книгу Лимонова можно всю разнести на цитаты, и все читается -- абсолютно невероятный "лирический" фрагмент о себе. Но чего здесь больше: откровенности или специфического хвастовства?
Что она обо мне думала? Грубее и проще. Она порой кричала грубости во время наших с нею любовных утех. "Давай, кобель!" -- было её боевым кличем. "Давай, кобель!" Поскольку кобелю был уже шестьдесят один год, ему нравилось.
Она стала ко мне приезжать. Мне нравилось, что она неизвестна, что работает в магазине, что у неё нет маникюра и ногти просто острижены, и даже есть заусенцы. Мне нравились её красноватые кисти рук, тощие ножки и ручки. Обезжиренная попа. Вот такой я человек. Мне всё это нравилось. Представьте.
Всё было обычно более или менее одинаково, каждый её приезд. Встреча на полутёмном Ленинградском (я в кепке на глазах, чтобы не узнали), проход по перрону до "Волги", охранники вокруг, уселись в машину, ride через тёмный ещё город, и мы у меня. Вино и еда на кухне, затем переход в большую комнату в кровать. Сотрясение кровати...
Свободное копирование
