19 апреля, четверг. Пропустил клуб Н. И. Рыжкова, что мне не свойственно -- это всегда знания о времени из первых рук. Но так уж сложились обстоятельства. Еще вчера позвонил Александр Кондрашов из "Литературной газеты" и попросил написать колонку о телевидении. В газете идея -- начать рубрику "Писатель и телевидение", я сначала начал себя страховать и пообещал сделать все это только в самом конце апреля, а потом что-то на меня накатило, и я решил: встану утром и напишу, несколько идей есть. Писал, естественно, от руки, потом все это долго перелагал в компьютере. Мне кажется, неплохо получилось, но вряд ли газета напечатает. Здесь и уже прошедшие события, и церковь, и обоюдоострый характер материала. Как свидетельство, что весь день не бездельничал, перепечатываю этот материал. Но здесь есть и еще один повод -- это образец, как личные, случайные и занесенные в дневник наблюдения могут переплавиться в публицистику.
Телевизионный народ
Я всегда полагал, что передачи, которые Первый канал ведет на Рождество и Пасху, неизменно оказываются передачами лучшими. Этот вывод я сделал еще давно, когда по романтическому отношению к телевидению смотрел почти все и неизменно всему доверял. Привязанность к этим "религиозным" передачам связывалась у меня, наверное, как и у многих из поколения атеистов, с поиском "якорей" в жизни, с попыткой обрести подлинность веры, которой обделило нас время. Но передача -- передачами, а подлинная жизнь -- жизнью. В этом году мне удалось на Пасху попасть на Патриаршее богослужение.
Пригласительный билет в Храм Христа Спасителя по моей просьбе достала мне моя коллега, знаменитый поэт, по семейным связям близкая к крупному церковному чиновнику. Сразу я обнаружил, подойдя поздно вечером к храму, что некий билет или пропуск имеет несколько разновидностей. Одна -- это когда тебе можно прийти и слушать службу справа от алтаря, стоять как раз на той стороне, где обычно находится неизменно приезжающий на службу президент. Вход в этот придел храма через Нижнюю церковь. Через Нижнюю церковь запускают и ту часть благочестивой публики, которая будет стоять в середине -- собственно, ей будет виднее всего, и, раздвигая ее, пойдет Крестный ход во главе с патриархом. А вот со стороны Волхонки, через северный вход, ну и, естественно, через все рамочные детекторы пойдут остальные миряне, у которых была заветная бумага. У них обзор будет самый неважный, потому что между ними и центральной частью храма, за некоторой оградкой на специальном возвышении поместят прессу: объективы, микрофоны, камеры. Пресса загородит большую часть обзора. Но все равно -- я хотя бы здесь, говорю я себе -- будет видно, когда к началу Полунощницы приедет президент Д. А. Медведев с супругой, будущий президент В. В. Путин и московский градоначальник С. С. Собянин. Будет виден и амвон, и Царские врата, откуда будут выходить и патриарх Кирилл и священнослужители.
Я пришел в храм часа за полтора до начала службы. То впечатление одухотворенности жизни, которое всегда у меня возникало при просмотре передач из храма, присутствовало и на этот раз. Оно связано было не только с праздничным убранством собора, добавочным телевизионным светом, но, в первую очередь, с возвышенно-торжественным выражением лиц верующих. Всех ли лиц? Об этом я и хотел бы написать, связав некоторые эпизоды происходящего с телевидением.
Как обычно, верующие стараются подойти как можно ближе непосредственно к месту, где происходит все таинство. Это понятно, я тоже постарался стать поближе к тому барьерчику, который отделял верующих сектора, где я стоял, от прессы. От этого заветного барьерчика меня отделяло что-то рядов пять. Все вокруг сверкало -- пробовали свет, зажглись огромные паникадила. Справа от меня и чуть впереди на высоком помосте стояла стационарная телевизионная камера с мощным объективом. Несколько других камер стояло подальше, на хорах. Народ, отряхнув мирские заботы, прибывал волна за волной.
Я не совсем точно чуть выше написал, что пришел в храм "к началу службы". Служба уже шла. Два священника, сменяя друг друга, замечательно ясно читали Евангелие от Иоанна, которое обычно читается в этот день. Ждать оставалось что-то около часа, и я приготовился сосредоточиться на этом чтении. Ни одно медленное чтение Евангелия не проходит для человека, особенно старого человека, безрезультатно. Осталось ведь не так много, и невольно начинаешь думать о непреходящем.
Как же я себя корю за ту суетность мыслей, которая у меня здесь возникла!
Сначала это были две совершенно юные девы, которые подошли со следующей волной верующих и встали почти позади меня. Я бы не обратил внимания на их таинственные перешептывания, если бы они смирно стояли на месте, но они еще хотели перемещаться и старательно начали свое настойчивое передвижение к первому ряду, отжимая пожилых людей. Они пользовались каждым выдохом стоящих рядом, чтобы хотя бы на несколько сантиметров протиснутся вперед. Я бы даже сказал, что совершали они это не только последовательно, но и даже безжалостно, оттесняя порою и детей. Я суетно начал приглядывать за ними и вдруг понял, что цель их не приобщение к тому, что является самым ценным и хранится в наших душах, а стать в непосредственной близости к телеобъективу, занять самую выгодную позицию под жерлом телевизионной камеры. Я буквально услышал это признание от них, когда они перешептывались, оттесняя меня, и оказались впереди.
Вот тут я и подумал, какое ложное место заняло телевидение в нашей жизни. Общеизвестно: нет телевизионного экрана -- нет и актера, не выступает в каждой передаче -- нет писателя, не обруган и не развенчан на НТВ -- нет эстрадного певца. Эту мысль можно было бы развивать и дальше и аргументировать и аргументировать, называя имена, фамилии, псевдонимы, прозвища и степень звездности. Да и кого мы только не производим в звезды! Потенциала таких "величаний" не хватает даже на звездную пыль! Каждый, оказывается, хочет идентифицировать себя на телеэкране! Если меня не видно -- значит, меня нет. Есть в этом процессе даже жажда выказать свое косноязычие. И вот тут, обнаружив поразительный феномен страстной любви к телевизионной публичности, я вспомнил о той публике, которую телевидение так часто выдает за народ.
Обычно этот народ предстает в качестве хлопающей в ладоши массы, располагающейся за спинами привычных телевизионных говорунов. Иногда мне кажется, что проявляет эта масса свое единодушие по команде режиссера. Иногда -- что, особенно не вслушиваясь в смысл разговора, она приветствует своими аплодисментами заведомо противоположные тенденции и мнения. Хлопает удачному словцу или смыслу? Тогда где же истина?
Иногда -- эта телевизионная масса, рассаженная во втором ряду и третьем ряду, персонифицируется в некоторые страшные индивидуумы, как, например, в "народной" передаче вечно юного Малахова. Но это не мой народ! Пышные тетки с пышными "халами" на головах и с такой невероятной морально-этической определенностью. Они обсуждают порою то, о чем ни один порядочный человек не решился бы заговорить! Как они рвут друг у друга микрофон, и с какой невероятной силой утверждают себя как верные жены, идеальные матери, непримиримые граждане, честнейшие и бескорыстные работники. Сколько же они знают о том, как надо жить!
И вот тут я невольно вспоминаю свою юность и первые приработки на "Мосфильме" в массовках. Первые в мои 16 лет заработки. Все это было не так просто. Надо было быть в добрых отношениях с "бригадиром", в соответствии с заданием быть одетым. Но нам никто не предлагал говорить. Тогда платили по
3 рубля. Сейчас 300--500 рублей. Как-то оказавшись в Останкино на передаче у Александра Гордона, я видел этих пожилых и молодых женщин, старательно выстроившихся, чтобы занять места немых персонажей в студии. Здесь, конечно, и возможность к некоторому заработку, но и страсть к самоидентификации, которая, как многим кажется, без телевидения невозможна.
Но безграничная власть телевидения заканчивается. Я, наверное, зря ругаю теток, приятельниц и конфиденток Малахова. Они ведь все говорят в соответствии с тем, что телевидение им же внушило. Сколько раз оно уже прокрутило и формы и образцы! Специалисты знают, что есть технологии, позволяющие достаточно энергично управлять через голубой экран любыми массами, интегрируя общественное мнение. Одинокий в этом мире человек не может справиться с телевидением. Но на смену телевидению приходит Интернет, к которому пока технологий подобрать не удается. И не удастся -- потому что здесь миллионы индивидуальных мнений. Как же это опасно для непопулярной власти.
Ну, а что же делать с бедными девушками, которые так активно протискивались к телевизионной публичности? Простим их, может быть, они из ближнего Подмосковья, или Подмосковья дальнего, или с Украины, и им так хотелось, чтобы дома родные увидели их простенькие молодые мордашки.
Вечером, уже перед сном, почти случайно включил телевидение. У Соловьева встречались старые телевизионные борцы: Никита Михалков и Виктор Ерофеев. Разговор, кажется, шел о церкви и отношения к ней либералов и демократов. Естественно, прямо ничего не говорилось. Витя, кажется, идентифицировал себя как русского христианского писателя. Все это было очень интересно, тем более, что в прошлой, когда-то знаменитой битве между этими "рыцарями" победил именно Витя. А вот теперь счет в пользу Михалкова и с сокрушительным результатом. Наше русское и выстраданное православие не замай! Этим мы ни с кем делиться не станем. Кое-что в этом сражении подразумевалось, но спор в основном шел о Русской православной церкви. Михалков говорил о редком напоре на нее либеральных сил. Состав этих либеральных сил хорошо известен.
Свободное копирование
