1 марта, четверг. Утром пришло совершенно неожиданное письмо от Максима Лаврентьева. Все мои хлопоты, чтобы представить Максима на премию Москвы, оказались неудачными. Все опять уперлось в бумажку. В свое время Максим или не получил, или в порыве какого-то своего гнева выбросил членский билет СП России. А это, так как он сейчас не работает, потребовалось. Я пытался сговориться с некоторыми людьми, чтобы обойти все усложняющиеся и усложняющиеся требования московской бюрократии и помочь Максиму. Но вот письмо. И в этом году, как почти всегда, премию будут получать одни старики! В этом письме я, естественно, вырезал несколько фамилий, обозначив место, где они стояли, точками. Письмо печатаю в назидание себе и читающей молодежи.
Дорогой Сергей Николаевич! Пишу Вам после долгого размышления. Дело касается премии Москвы, вернее того, что с нею связано. Некоторое время назад я пришел к убеждению, наблюдая за ситуацией в нашем так называемом искусстве, что мне жизненно необходимо максимально дистанцироваться от недобросовестных людей вроде ............................ и прочих, занимающихся... мягко говоря, занимающихся в области культуры устройством своих личных дел, ни с каким творчеством никак не связанных. В частности, я решил, что никогда не буду ничего принимать от этих людей, в том числе, разумеется, никаких поощрений. Так вышло, что Вы, Сергей Николаевич, немного знаете мою нынешнюю ситуацию. Должен сказать, что она гораздо хуже, чем я в том могу кому-либо признаться. Эти крайние затруднения, а также уважение к Вам, предлагающему мне таким образом помощь, едва не вынудили меня пойти против моих жизненных принципов. Очень уж соблазнительна была перспектива получить некоторую сумму денег, которая мне сейчас помогла бы решить самые насущные вопросы; к "лауреатствам" и прочим "медалям Чехова" я отношусь с сарказмом. Однако, как Вы правильно пишете в Дневнике, русский человек стремится не победить, а сдаться, но "в ладу с Богом с совестью". Это очень важный психологический нюанс, лежащий, кстати, в основе христианства. Дело в том, что в такой "сдаче" как раз и заключается подлинная победа, ибо ты побеждаешь не над другими людьми, а над собой, не над плотью, над низменным духом. Победа над собственными желаниями и страстями достойна, по-моему, даже и смерти. А я в мои тридцать семь лет, считайте, в символическом смысле уже умер. Если Байрон, Пушкин, Хлебников, Маяковский, Введенский и другие еще и физически не смогли перешагнуть этот странный возрастной рубеж, поставленный подлинным поэтам, а мне все же удастся, как пел Высоцкий, "проскочить", то все же я бы не хотел позорить свою смерть, пусть даже и символическую, предательством принципов и идеалов, которые одни только и составляют всю мою суть как поэта и человека, оправдывают мое существование перед Богом. Простите за пафос и многословие. Короче говоря, 1. Я не могу принять никаких наград от московской мэрии -- части той системы, которая грабит и насилует мою страну и мой народ, которая создала и поддерживает такие условия, когда я не могу нормально устроиться в жизни, не могу зарабатывать своим трудом. 2. Я не могу принимать никаких наград от комиссии, в которую входит товарищ ...... -- одна из самых очаровательно-гнусных тварей, встреченных мною в этой жизни. 3. Я не могу просить ............. поставить свою печать на этот ........... наградной лист. Я презираю ....... . и не могу допустить, чтобы всякое говно мне благодетельствовало. 4. Я не могу сам на себя писать характеристики -- это бесчестно. То, что никто об этом не узнает, не отменяет проступка перед собственной совестью. 5. Я не могу, наконец, быть спокойным, зная о Ваншенкине. Ему, старику, любая помощь сейчас гораздо нужнее, чем мне. Я прошу Вас в этом содействовать. Дорогой Сергей Николаевич, мне меньше всего хотелось бы Вас огорчить этим письмом. Прекрасно вижу и ценю Ваше ко мне расположение. Но благими намерениями выстелен путь в ад. Если мне и нужно что-то от Вас, то это связано не с премиями, а с вниманием, что Вы мне уделяете, а также с тем жизненным опытом, которым Вы делитесь со мною. Вот это уже стоит не смерти, а жизни. Простите, однако, что сразу не отказался от предложенного. Человек я все же довольно слабый. И, как слабый человек, оправдываюсь только крайней нуждой и др. и пр. Но закаляют нас не одни только жизненные трудности, но и противостояние соблазнам. Некоторых это закаляет так, что их и смерть-то по-настоящему не берет. А разве что-то может быть выше бессмертия? Если Вы понимаете меня и хорошо ко мне относитесь, то давайте при нашей следующей встрече обойдемся без разговоров на эту неприятную мне тему, да и в будущем никогда не будем больше заговаривать ни о каких премиях и наградах для меня -- мне они противны и не нужны. Ваш Максим.
Днем состоялся ученый совет, новый проректор Игорь Курышев докладывал нюансы будущего строительства. Наша хозяйственная часть заговорила нормальным интеллигентным голосом. Все это разнесено по времени, я очень не уверен, что даже, как нам обещано, в конце 2012 года на нашу территорию придут строители. Меня расстроило, что не будет реставрировано основное здание. Все ведь и затевалось, чтобы со временем разгрузить этот знаменитый дом и привести его в порядок.
Потом отчет декана М.В. Ивановой о прохождении сессии. Чудовищные результаты на первом курсе. На втором назвали несколько человек, в том числе и моего Мокрушина. Он не сдал русский язык Е. Л. Лилеевой, которая к подобному относится отстраненно-академически. А я помню, как я возился с ее дочерью, которую могли отсеять по творчеству. А сколько внуков, правнуков и племянников наших преподавателей мы, нянчась с ними, выучили. Мы с Царевой попытались дать бой стремлению всех "неуспевающих" выбить из института. Мой тезис -- институт в первую очередь творческий. Нам должно быть стыдно, что из-за несданной в срок политэкономии мы исключили Е. Евтушенко. А почему в свое время ушел В. Пелевин? Л. М., в свою очередь, говорила, что, разогнав всех, мы потеряем контрольную цифру выпускников, и можем потерять институтскую субсидию. В пылу спора
Л. М. сказала фразу, которая теперь надолго станет моим оружием: "Научить грамотности легче, чем научить писать". В свою очередь, я не только перечислил свои потери, а это прекрасные студенты, из которых могли бы получиться настоящие писатели: Баранова и Рябинина, но и в полемическом азарте назвал Тяжева, Доброхотова, Гладкова, Машу Поливанову-- вот, дескать, судя по всему, следующие жертвы деканата.
Дома слышал, как на "Эхо Москвы" в беседе с Ольгой Журавлевой журналист Максим Шевченко сдирал кожу с либералов. Какой был блеск в его рассуждениях и оценках. К сожалению, я так говорить и думать не могу.
В институте взял книжку Олега Павлова, которую он мне переслал через своих родственников.
Свободное копирование
