23 марта, вторник. У меня ощущение, что несколько ожил семинар драматургии. Никита Ворожищев вроде бы собирался уходить в академку, но теперь сказал, что стало интересно на семинаре и он, пожалуй, все это отставит. По крайней мере, мне с драматургами интересно, они ходят в театр и ведут себя на семинаре теперь более активно. Плохо то, что сведения об Инне Люциановне приходят не самые утешительные. Как обычно, за полчаса провел заседание кафедры. На повестке отчеты за март, студенческий конкурс ко Дню Победы, сообщение Сидорова о Насте Клюкиной -- в магистерской диссертации у нее нет творческого компонента, изменение в программах стандартов третьего поколения и сообщение Андрея Василевского о тенденциях в прозе.
Здесь Василевский отмечает как общую тенденцию, уже многократно отмеченную критиками, -- распухание романа, нечеткую сюжетную линию. Я тут же добавил, что и в наших дипломах тоже растет объем, который не представляет собою художественной ценности. Однако вопреки всему названному, Андрей отмечает три больших произведения, вызывающих, несмотря на свои объемы, читательский интерес и интерес критики. Это, в первую очередь, книга Мариам Петросян -- она пишет на русском -- о детском доме. Книга Петросян будто бы засветилась еще на прошлой "Большой книге", но никаких премий не получила. В качестве второго примера Василевский приводит роман одной живущей за границей барышни (фамилию забыл), а в качестве третьего -- "Шалинский рейд" Германа Садулаева, который я только что прочел.
Свой семинар провел я довольно быстро и определенно. Мои умненькие ребята без долгих словоблужданий выявили основные недостатки Лики Чигиринской -- плохое знание ситуаций, о которых она пишет, погрешности вкуса, разбалансировка в характерах, неумение свести возрастные характеристики героев в единую систему, и ошибки стиля. Но в принципе, я вспоминаю, как эту девочку, не самую блестящую, мне не рекомендовали брать из-за каких-то еще и дополнительных характеристик, а я все же решился -- и не ошибся. Она, конечно, сделала движение вперед.
Вечером читал "Литературную Россию", в которой много очень неровных материалов, и статью из Интернета Ольги Мартыновой "Загробные победы социализма". Эта статья была упомянута в литературном обзоре в "Знамени", принес ее мне -- я как-то упомянул о ней на семинаре -- мой студент Марк Максимов. Поразительно, но и статья Мартыновой, и статья в "Лит. России" некого Маркелова, за которой явно прослеживается псевдоним, упоминают о еврейской проблеме в литературе. На фоне недоумения, почему русская литература и рынок перестали интересоваться экспериментальной литературой, Мартынова и дает ряд интереснейших характеристик.
"И тут возникает практическое основание для возвращения литературы соцреализма: она сама по себе была массовой литературой с претензией на серьезность. Есть и субъективная сторона: на решающих позициях в этих концернах работают бывшие чиновники советской книготорговли; редакторы, успевшие послужить в советских издательствах; читатели, воспитанные советскими писателями. Эта литература им, скорее всего, искренне нравится".
Судя по всему, Мартынова живет за границей, в Германии, и все ее привязанности не на стороне глубинной русской литературы: "...каждый раз я узнавала этот стиль, тяжелое полуграмотное дыхание советских писателей типа Валентина Распутина и Юрия Бондарева". В соответствии с этим и со своими вкусами она и конструирует сдвинувшиеся читательские интересы. Но я продолжаю прерванную цитату, которая, покружив вокруг имен, устремляется к "любимой" проблеме.
"В ход были пущены советские знаменитости. Но на старой литературе не проживешь, читатель требует "современности". Появились новые "звезды", такие как (это только примеры, можно было бы назвать больше имен) Дмитрий Быков, разнообразный во взглядах, интересах и темах, но никогда не расстающийся с пафосом правоты -- и своей собственной, и всего советского "образованного слоя". Или Людмила Улицкая, от "женской чернухи" перестроечного времени перешедшая сначала к "женской" чувствительной прозе, а в самое последнее время -- к религиозно-нравоучительной беллетристике с антисемитским привкусом ("Даниэль Штайн")".
Какой удивительный нюх у Ольги Мартыновой! Просто так в огромной литературе не живется. Она продолжает.
"Стоп. Здесь необходимо маленькое отступление, не относящееся к делу, потому что имеет место поразительная разница контекстов, проявившаяся в реакциях на это мое совершенно безобидное замечание, относящееся к вполне заметному в романе высокомерию по отношению к верующим евреям и... вообще... Вот отрывок из предсмертного монолога героя: "Может, я слишком еврей? Я знаю лучше, чем другие? Нет, нет... Все-таки нет! <...> Господи, помилуй, Господи, помилуй, Господи, помилуй...". А присочиненная к жизни умершего своей смертью прототипа гибель при нераскрытых обстоятельствах с намеками на ритуальное еврейское проклятие, встроенными в псевдодокументальную прозу типа Юлиана Семенова (помнит еще кто-нибудь?), слегка напоминает кровавый навет. Но, конечно же, реакции на мое замечание были в разы более антисемитскими по отношению к г-же Улицкой, чем вся ее полемика с иудаизмом. Очень неприятно также, что значительная часть откликов на мою статью сфокусировалась на этой реплике "в сторону", поскольку в данном случае меня не интересовали ни евреи, ни антисемиты -- меня интересовала литература"". Так ли?
Статья Маркелова, названная "Есть ли у "толстых" журналов шанс выжить", помимо рассуждений на эту тему, ставшую актуальной, почти впервые формулирует и истинную основу литературной борьбы в отечественной словесности: "...необходимо незамедлительно приступить к решению "национального" вопроса в отечественной литературе. Противостояние условно "либерального" и условно "патриотического" лагерей на самом деле вуалирует куда более острую проблему сосуществования в едином языковом и общекультурном пространстве двух основных шовинизмов -- еврейского и русского". Уж не знаю, можно ли это слово шовинизм употреблять в родительном падеже множественного числа, но по существу все довольно точно.
Выше в своей статье приводятся и некоторые другие очень точные наблюдения на эту тему.
"В момент наибольшей слабости государства, утратившего жесткий контроль над печатной продукцией (что хитроумно превозносилось заинтересованными силами как торжество "гласности" и "демократии"), в условиях тяжелейшего нокдауна государствообразующей нации, в искусстве, и в том числе в литературе, произошел тихий "еврейский реванш" -- своеобраз-ная расплата за десятилетия гонений, вынуждавших еврейскую интеллигенцию в СССР скрывать свою ис-тинную национальность под русифицированными фа-милиями и псевдонимами. Быстро сплотившись в но-вых реалиях, литературные деятели еврейской диа-споры в России попытались выдавить из профессио-нальной среды писателей коренной национальности. Гораздо более невыносимую форму приняла русская националистическая периодика, сформированная ча-стью "литературных изгоев". Реакцией на скрытую ру-софобию стала в большинстве случаев весьма откро-венно подаваемая юдофобия (в сочетании с агрес-сивным прославлением всего русского, православно-славянского, имперского и т.д.) на страницах так на-зываемых патриотических изданий".
Свободное копирование
