Сергей Есин. Дневник 2010 - 68

   13 марта, суббота. В выходные можно себя не насиловать. Поэтому утром, не вставая с постели, взялся я за чтение нового романа Германа Садулаева и -- как хорошо! А после, когда к двенадцати закончил и встал, на душе так славно, так возвышенно. Одно огорчает: после вчерашнего банкета на ВВЦ и домашней большой порции творога с кусочком яблока сахар опять 8,3 -- это много. Но думаю, что это скорее от усталости, от того, что много пью якобы низкопроцентного молока и ем "обезжиренный" творог. Кто знает, как его обезжиривают, если он пользуется спросом, -- не прямо ли в палатке, пользуясь только фломастером? Такое недоверие ко всей системе нашей торговли, лишившейся каких-либо норм и ГОСТов! Ах, как бы не помешать мелкому бизнесу! У мелкого бизнеса на рынке в палатках я вообще брезгую что-либо покупать, а если и беру, то с сомнением. Как выращена, с применением каких агротехнических норм и минеральных удобрений эта сочная зелень с Юга? Недавно узнал, что население Азербайджана составляет 7 миллионов человек, а в Москве азербайджанцев живет аж 3 миллиона! Ну, не буду больше об этом.

   В общем, книга Садулаева о жизни Чечни в период с 1995-го по 1999-й. Сейчас это все как бы история, но по таким именам, известным всей стране, -- Басаев, Масхадов, -- как по вехам, я иду и по своей жизни, по всем неправдам, которые в меня вбили. У книги много достоинств.

   Сразу же перепечатываю несколько цитат. Импульс, как всегда, дала литература.

   "Задолго до Хрущева с его "кукурузацией" всей страны кукуруза стала цари-цей полей в Чечне. Это неприхотливый злак, очень простой в культивации -- ку-курузу можно сажать "под штык", просто забрасывая зерно под лопату. Чудесное растение -- из одного зернышка вырастает несколько початков и стебель, кото-рым можно кормить коров. Ничего не пропадает!

   Чеченцы давно полюбили кукурузу. Вы помните, в той нашумевшей пове-сти Анатолия Приставкина, злые чеченцы набили разорванный живот убитого маленького мальчика початками кукурузы -- на, жри, сучий выродок, русское семя! Кошмарная сцена. Она всегда вызывала у нас отчаянные возражения. Папа говорит: нет, не могли чеченцы так поступить с ребенком...".

   Следующая мысль, на которую я обратил внимание, просто напрямую, как говорится, корреспондируется с предыдущей. Начинается все с той же мысли о детях, но вот заканчивается еще одним поворотом литературного сюжета.

   "...неслыханное дело, в Чечне появились беспризорные дети. Не русские беспризорники, уже свои, чеченские дети, которые никому не нужны...

   Потому что не было и родственников? Или потому что родственникам са-мим нечего есть?..

   Многие из них снова пойдут сыновьями полка и будут подрывать танки и бронетранспортеры на улицах Грозного, во вторую войну, как в первую.

   Гавроши.

   Я далек от романтизации этих мальчиков, сражающихся в войны и революции. Аркадий Гайдар и его сверстники в Гражданскую войну. Гитлерюгенд с фаустпатронами на улицах Берлина. Чеченские мальчики с гранатометами в подвалах".

   Роман Садулаева полон удивительных наблюдений. Собственно они, а не трагическая любовная линия и составляют внутреннюю основу романа -- точность взгляда -- это металлическая конструкция, на которой и держится вся постройка. Вот еще несколько любопытных пассажей.

   "Дорогой мой, мне надоели все эти ваши "воспоминания о войне". Меня тош-нит от них. Какая война, о чем вы? Не было войны, как не было и мира, как не было и такого врага, такой страны -- Ичкерия. Мне говорят, что у меня конфабуляции, что я грежу наяву, но я-то все помню и все знаю. Это вы галлюциниру-ете, вместе со всей Россией, вместе со всем миром.

   "Я был на войне", "А ты был на войне?", "Он воевал во вторую чеченскую..."

   Тошнит.

   Послушаешь, так по России миллионы мужчин прошли через "войну" с "Чеч-ней". Если не миллионы, то сотни тысяч. Где же и с кем они все воевали, роди-мые? Только в своих снах, со своими кошмарами. Некоторые теперь писатели, или журналисты, или вообще просто -- мачо. И смотрят так, несколько свысо-ка, мол, что они понимают -- гражданские! Вот когда я был на войне...

   Или во дворе -- вышел недавно, навстречу пьяный, в стельку, -- дай прику-рить, брат! Дал. Мы, говорит, выпили, с товарищами фронтовыми, сам понима-ешь... кто с этой войны нормальный пришел? Вот и пьем.

   Да, пьют, и эти беседы: "когда мы были на войне...".

   У меня в детстве был сосед, маленький мальчик, его потом убило бомбою, так вот, он говорил: когда я был большой, я ходил охотиться на волков!"

   Заканчивается это весьма справедливое рассуждение следующим.

   "Но ведь это не так, дорогие мои, вы все врете.

   Было бы честно, было бы правильно, если бы вы рассказывали о себе: я служил в карательном отряде.

   Но это не красиво, не романтично -- девушки не будут ахать".

   Теперь пассаж о милиции. Кстати, сам герой этого романа милиционер. И вот наступило время, когда их организацию решили, как теперь у нас и в остальной России, быстрой на изменения, модернизации, реконструкции и перестройки, переименовать. Стали думать о подходящей аббревиатуре.

   "...как-нибудь вроде РОВД или РУВД. Но это было бы совсем как в России. А нашим ичкерийцам хотелось выпендриться. Вот и назвали мою контору -- Шалинское управление полиции.

   Мне это сразу не понравилось. Что же я теперь, полицай?

   Я сидел в кабинете Лечи -- теперь уже в своем кабинете, хоть и ненадолго, как окажется, -- и делился своими переживаниями с Мусой Идиговым. Он хоть и шариатчик, и дурень смешной, но вроде в стукачестве не был замечен.

   -- Полиция, милиция -- какая разница? Полиция -- даже красивее. Как в американских фильмах, -- говорил Муса.

   -- Эх ты, Муса! А еще мусульманин! Ты же знаешь, Америка -- главный враг Ислама!

   -- Да, -- вздохнул Идигов, -- но фильмы хорошие! И в чем все-таки разница?

   -- Понимаешь, милиция -- это как бы народное ополчение, это когда народ сам вооружается, чтобы охранять порядок. А полицейских вооружает государ-ство, чтобы охранять государственный порядок и саму власть, в том числе от народа. Такая историческая разница. Понятно, что и в СССР милиции давно не было, была полиция. И в России, и у нас тоже. Но все равно, слова -- они имеют свою силу, за ними традиция".

   Самое поразительное, что после всего, что я о Чечне прочитал, именно эта книга создает ощущение последней инстанции. Какими декорациями после всего этого кажется "Асан" Владимира Маканина, который так торопливо завалили похвалами и премиями! Критикам, восторженно писавшим об этом романе, теперь надо долго отмываться.

   В двенадцать часов позвонил С.П., у него в университете отменили какие-то занятия, он освободился: "Может, съездим к вам на дачу?" А почему бы и нет? Я принялся названивать Маше и Володе, нашим постоянным компаньонам. Холодная дача, баня, снег у ворот, неизвестно как еще пойдет машина. Без них будет трудно. Согласились.