28 октября, среда. Пришлось вставать рано утром -- сегодня хоронят Людмилу Артемовну Линькову, учительницу английского языка, с которой в свое время я ездил в Крым в санаторий и несколько раз в Данию. Светлый был человек. Очень скоро забудутся и ее светскость, и ее вечернее чтение Джойса, когда она одолевала только половину страницы, и, по ее признанию, ее тут же смаривал сон, и ее любовь поговорить, но еще очень долго, пока будем живы, все мы будем помнить, что она была душевным человеком.
Службу вел молодой батюшка, я опять погрузился в возвышенный транс, прерываемый какими-то бытовыми видениями. Перед этим я поставил на канон свечи, вспомнив и Валю, и маму, и отца, и брата. О чем мне молить и молить Бога? Только о том, чтобы дал мне истовую и подлинную веру.
Людмила Артемовна, как мне показалось, лежала в белом гробу, заваленная цветами, довольная. Желаемое всю жизнь осуществилось, она была в центре большого количества любимых ею и любящих ее людей. Не только была вся ее кафедра иностранных языков, но и много студентов и бывших ее учеников. Был и Сережа Мартынов, важный и неприступный, со своей ирландской женой Кэй. Мы с Людмилой Михайловной Царевой стояли несколько сбоку, у окна, все было подробно видно и слышно.
На этот раз я, наконец-то, стал различать отдельные слова в песнопениях и молитвах. Проповедь молодой батюшка прочел просто превосходно, говоря о собственном выборе и о помощи мертвым живыми. Отдельные слова как-то канули, но высокий и спасительный дух остался со мною.
С отпевания, которое проходило в церкви в Лефортово -- места знакомые, госпиталь Бурденко, Солдатская улица -- приехал в институт. Утро уже было осеннее, замерз. В институте досмотрел и отдал Козлову нашу кафедральную работу, а в три часа уже начался диссертационный совет. День куда-то пропадал в следовании необходимому и нужному, но не всегда моему.
Защищала докторскую молодая привлекательная женщина откуда-то из Новгорода -- Елена Алексеевна Гаричева: "Феномен Преображения в русской художественной словесности в ХVI-ХХ веков". Сразу скажу, что защищалась хорошо, основательно, много, видимо, проработала и все замечания и претензии -- это, скорее, разговоры попутно. Я просмотрел реферат и сразу обратил внимание на некоторый зазор в интерпретации понятия "Преображение". Оно толкуется только как Преображение каноническое. Смутило меня и то, что в центре всей работы стоит Ф. М. Достоевский с его понятием возвышения падшего человека и покаяния. С моей точки зрения, это легкая и близкая добыча. Смутило меня, что практически ни слова не было сказано по поводу советской литературы, которая даже в цензурных условиях все равно несла этот свой традиционный искус Преображения на своих страницах. Но первым после доклада диссертантки взял слово Вадим Ковский, который обратил внимание именно на религиозный аспект -- мы защищаем филологическую или теологическую диссертацию? Опускаю всю довольно долгую, но интересную по деталям защиту. Я все же сказал то, что думал, и в том числе мысль, что без упоминания имени Пастернака, который понятие Преображение через свое знаменитое стихотворение закрепил в сознании публики, обойтись никак нельзя. Говорил также о Шолохове, Леонове, Пастернаке и Гроссмане: разве они работали без духовного начала? Самым интересным, с моей точки зрения, было выступление М. О. Чудаковой. Она прошлась по некоторым тезисам диссертации, говорила, в частности, что и Гринева нельзя "припутывать" к понятию "преображения". Это взросление, такое же мгновенное, как и во время войны у наших юношей и девушек. Потом она очень интересно говорила об Обломове. Этот герой литературы с тем же, казалось бы, нравственным запалом. А не он ли повинен в сломе чужих жизней и во многом другом? Как приятно слушать и учиться.
Пропускаю, как уже после защиты я забежал в музей музыки, где праздновали юбилей "Справедливой России". Я там только от-метился, потому что обещал быть, и как-то после статьи о С. М. Ми-ронове мне не быть неудобно. Было интересно наблюдать, как челядь суетилась, когда в вестибюль вошел начальник. И направляли, и указывали дорогу, и ласково кланялись, ловя взгляд. Я и девушки, которые мне звонили, стоял несколько в сторонке от пути следования главного сенатора, но он узнал меня, подошел, перекинулись несколькими словами. Это сразу возбудило у фотографов интерес и ко мне. Это льстило, но что это мне? За это я себя упрекнул. Практически я и пришел-то, чтобы повидать Юру Козлова, которому передал роман, но его, к сожалению, не было. Зал был довольно небольшой, люди заполняли его смутно знакомые, из моих отчетливо узнаваемых знакомых была с розами в руках Наташа Селезнева, жена моего друга Володи Андреева. Но она крупная бизнес-вумен, ей, даже очень известной актрисе, надо держаться ближе к власти. А мне не следовало бы пропускать премьеру в Молодежном театре, которая назначена на 8 часов. Само по себе это занятно, театр ищет новые формы работы -- "ночной проект".
Это "Приглашение на казнь" Владимира Набокова. Спектакль идет чуть более двух часов. Все это построено в характере театрального балагана, с масками белого и черного клоуна, простака и простодушного героя, и само по себе, в отрыве от умозрительного содержания, любопытно. Я вспомнил, что видел этот спектакль в каком-то самодеятельном или полупрофессиональном театре в самом начале перестройки. Тогда я половины не понял, и многое не понял и сейчас. Что касается темы "обличения", то она поверхностна и много раз уже была проявлена на сцене. Может быть, все это, правда, как-то глубоко погрузится в сознание и потом всплывет? На этот раз менее интересен был Евгений Редько, так прекрасно игравший в "Портрете", но зато -- вот это-то я запомню наверняка! -- совершенно изумительно работал совсем молодой Петр Красилов, игравший Пьеро. Обещанного на афише "яркого впечатления и поучительного зрелища" не получилось.
В двенадцатом часу вышел из театра, съездил в институт за машиной и уже в двенадцать ночи был дома. Вот тут всласть что-то и почитал.
Свободное копирование
