5 сентября, суббота. Уехали той же компанией на дачу в час дня. До этого выспался, нажарил кабачков с собственными, с огорода, помидорами. Аврал пришлось объявлять, потому что помидоры начали портиться. Утром довольно много читал. Еще позавчера начал смотреть главы из новой повести Саши Осинкиной, она потихоньку становится лидером семинара. О ней напишу попозже, когда все дочитаю и обмозгую. Пока наслаждаюсь своим чувством любознательности и любопытства. Несколько дней назад я поцитировал что-то в дневнике из художественной прозы по статье Станислава Куняева. Потом решил, что надо бы посмотреть первооснову этого цитирования, и взял в институтской библиотеке 10-й номер за 2003 год с повестью Маргариты Волиной "Бродячие артисты". Ну, чего можно ожидать от прозы артистки! Заинтересовало, конечно, что артистка -- выпускница нашего института. Почти сразу, когда сел читать, обомлел.
Куняев писал, что в повести сильна компонента документальности. Одни герои -- вокруг артистки крутятся все "наши", все родная московская богема -- выступают под своими именами: Леонид Мартынов, Ярослав Смеляков, Илья Эренбург, Александр Фадеев, Борис Тенин. Другие -- это знаменитый актер и режиссер Дикий под псевдонимом Лихой, прозрачным, как кисея. Под псевдонимами укрыты другие наши "светила" -- звезда кино Марина Ладынина, в будущем народный артист СССР Георгий Менглет. Так вот, эта поразительная документальность и цепкость памяти делает сочинение Маргариты Волиной поразительным документом.
Пишу с полной ответственностью, потому что сам принадлежу к этому времени и многое помню. В отдельных мелочах могу сомневаться, но есть вещи, меня поразившие. Если говорить о быте и правде времени, то здесь и точный портрет Смелякова в пору окончания войны, и портрет Межирова, для меня очень неожиданный. Здесь Красная площадь 9 мая сорок пятого, в День Победы. Из всех "картинок", которые я читал об этом, у Волиной живее и патетичнее. Но здесь же и поразительные сцены военной и послевоенной жизни. Я выписываю лишь то, что более или менее для меня актуально, что поворачивает мое представление о времени.
В день окончания войны в одной из центральных московских гостиниц "Европа" идет пьянка. Здесь и иностранцы, и русские, и даже горничная с этажа. Ее фразочки становятся основой в "картинке":
"-- А я вам поновей скажу! -- с неожиданной злобой выпалила коридорная. -- Вы немцев, где не видели, там убивали! А наших сколько легло? Я со своим мужем месяца не прожила... И где зарыт он, ни одна собака не знает...
Глаза Уклейкова налились слезами.
-- И бабушку, и всех моих в Киеве... тоже не найти...
-- Еще анекдот! Почему у нас бутылки с горючей смесью на вооружении числились? А потому, что стеклотару на пункт сдать не успели!
-- Мы победили высочайшим мужеством и высочайшей техникой! -- крикнул капитан. -- А если у тебя муж погиб, я не виноват!
-- "Майн либер Гитлер"! -- вот какие слова шестнадцатого октября заучивали командированные, что в "Европе" застряли. Все унитазы засорили партийными билетами! Рвали и спускали! А обложечки картонные застревали! А на улице Немировича-Данченко? Еще анекдот! Артисты, лауреаты сталинские, классиков марксизма-ленинизма из окон выкидывали! Во дворе так штабелями и легли!
-- Заткни пасть! -- крикнул капитан. -- Заткни, Манька!"
Этот маленький эпизод очень корреспондируется с поразившим меня когда-то рассказом моего покойного отца. Он вспоминал, как в конце октября на шоссе Энтузиастов он вместе с работниками военной прокуратуры с револьверами в руках стоял, чтобы как-то сдерживать и контролировать поток машин, на которых драпала из Москвы наша сиятельная номенклатура. Эти господа, по рассказам отца, забивая служебные машины не детьми и людьми, которых необходимо было вывезти из города, а своим мелким вонючим барахлом. По рассказам отца среди таких машин была и машина с барахлом и прислугой Берии.
Вторая картина посвящена войскам генерала и предателя Власова. Здесь я невольно вспоминаю ту борьбу, которая наша либеральная интеллигенция предпринимала, чтобы обелить это имя. Но, видимо, обелить его трудно, ибо есть другая, народная оценка, которая лежит у нас в инстинкте и памяти.
"Держась в районе вокзала, я увидела на путях два бесконечных состава. В одном везли раненых в госпитали, в другом власовцев в лагеря. В Курске эти составы встретились и задержались -- линии в обоих направлениях были повреждены.
Раненых строем начали водить на привокзальную площадь в уборную. Загаженный вокруг и около, чудом не разбомбленный "объект" был невелик, раненых -- тьма-тьмущая. Шествие их продолжалось долго, и запертые в вагонах власовцы начали колотить в двери, прилипать к решеткам окон, вопить, умолять, требовать, чтобы им тоже дали возможность оправится по-человечески, а не валить под себя.
Конвой сжалился. Двери теплушек раздраили, власовцы и прочий сброд высыпал из вагонов. И сейчас же на пути их следования возникли стены из увечных тел. Ненависть цементировала этот живой коридор.
"Власовцы -- хуже немцев зверье!" -- "Дать бы по ним очередь, чтобы не встали!" -- "Мы без рук, без ног, а они морду нажрали на гитлеровских харчах!" -- "По нужде сволочей ведут? А их бы в дерьме топить!" -- "Щира Украина! За сколько карбованцев советскую власть продал?"
Словно не слыша издевок и проклятий, власовцы -- чубатые, мордатые, все в немецкой "зелени" -- шагали молча, их здоровенные кулаки были заведены за спину".
Внезапно героиня видит среди строя власовцев знакомого человека.
"-- Золотая артистка! -- раздалось вслед за "сестрицей". Отодвинув гипсовые руки, вылезла из "увечной стены" в коридор и побежала за тяжелой спиной в стеганке.
-- Макарыч!... Макарыч!... -- кричала я. Макарыч оглянулся.
-- Не виноват! Светлым образом матушки твоей клянусь -- не виноват!
-- Вы видели мою мать? Где? У партизан?
-- Не виноват я!
-- Все они, гады, не виноваты! -- Солдат, прыгая на одной ноге, ткнул Макарыча костылем в спину. Макарыч пошатнулся, толкнул в плечо беззубого, тот упал.
-- Бей их, гадов! -- завопили раненные. -- Бей, чтоб не встали!
Стены коридора сомкнулись, и все смешалось. Костыли молотили по коленкам, гипсовые руки растрескивались на затылках. Власовцев сбивали с ног, топтали. Поверженные матерились, огрызались, вопили...
Конвойные начали стрелять в воздух. Хрипы, стоны, яростный мат -- не утихали".
Теперь, собственно, еще один эпизод, уже относящийся к "творческой деятельности". Актриса и будущая студентка Литинститута мастерит драматическую композицию из "Молодой гвардии" Фадеева. Это материал для драматического коллажа, который будет разыгран на сцене. Какая жалость, что эти строчки не попали мне в руки, когда я весною писал предисловие к роману. Если будет возможность, обязательно вставлю этот фрагмент в материал, который Максим Лаврентьев обещает напечатать в "Литературной учебе".
"... Я взяла ножницы и не клей, а иголку и белые нитки. Листы своих сочинений и монтажи из чужих я не склеиваю, а сшиваю белыми нитками.
Что можно выкроить и сшить из "Молодой гвардии"? То Гоголем пахнет, то Львом Толстым, то... Лидией Чарской, а то... газетой. "Разгром" и "Последний из удэге" (начатый и неоконченный) по своим литературным достоинствам несравненно выше "Молодой гвардии".
Это все, несомненно, однако прочитав роман в первый раз, я была потрясена. Я злилась на Фадеева за "руки матери", о которых слагает стихотворение в прозе Олег Кошевой. Меня возмущал предсмертный монолог Олега. Мальчика автор поставил в позу оратора. И где? В фашистском застенке!
Но, дойдя до перечисления имен замученных и растерзанных, я плакала. Олегу было шестнадцать лет. Как он руководил подпольной организацией, я не представляла. И по роману этого представить нельзя. Я думала, что убили не отважного руководителя, несгибаемого подпольщика, а ребенка-заику. И это было страшно. Но, вообще-то, конечно, Фадеев с ужасами перехватил.
"... Опасаясь, что не все погибнут в шурфе, куда одновременно сбросили несколько десятков тел, немцы спустили на них две вагонетки. Но стон из шахты слышен был на протяжении нескольких суток..." Но смерть нескольких десятков ребят, школьников седьмых-десятых классов, -- это не вымысел.
...Напыщенный слог. Чрезвычайно длинные периоды. Пока Уля Громова лилию сорвет, она полчаса декламирует. Обойдемся без лилий! А сразу! С разгона! "Девушка бежала по выжженной степи..."
Ножницы заработали, белые нитки сшивали то, что им следовало сшивать".
Из чего же состоит литература?
Свободное копирование
