15 июля, среда. Утром поехал в "Дрофу". Встретил Наталью Евгеньевну, она рассказывала, как два дня собирала землянику. В редакции все та же диспозиция: не поднимая от рукописей головы и никак не реагируя на визитера, три пожилые женщины читают чужие рукописи. Такой картины я уже не видел давно. А вот уйдут эти тети, какая пустыня останется? На обратном пути ехал мимо Дома правительства. Долго стоял в пробке: правительство ездит и ездит, а милиционеры все держат и держат. Я тоже высоко ценю свое время.
Похлебав дома щей, полетел в "Литературную газету". Там отмечалось 60-летие Неверова. Меня на этот праздник жизни позвал Леня Колпаков -- юбиляру будет приятно. Все было мило, чужих, не было, а только литгазетовцы. Но, правда, как и я, автор, был Лева Аннинский. Мне показалось, что Неверов попытался объясниться, почему не он меня позвал, а Колпаков. Конечно, не совсем мы с Неверовым совпадаем по взглядам, но в принципе, он мне близок и своей безусловной порядочностью, и образованностью. Что некоторые писатели, с другим замесом ему милее, это простительно. Я, кажется, за столом говорил о ничтожности современной литературы и о том, что Неверов часто умудряется придумывать и ее, и сам литературный процесс. Познакомился с Львом Пироговым, это один из редчайших критиков со своей позицией.
Дома был в семь часов, но есть смысл продолжить тему "Литературной газеты". Читал ее, когда в метро ехал в редакцию. Два материала требуют некоторого внимания: колонка Кирилла Акундинова и большая статья Дмитрия Калюжного. Акундинов -- о Бродском, вернее, его последователях. Мне нравится, что Акундинов, в отличии патриотически настроенных авторов, не уверяет в полной ничтожности Бродского, хотя и допускает, "что поэт Юрий Кузнецов гораздо выше поэта Бродского". Колонка пишется в виде неких писем тибетскому другу.
В сегодняшней колонке мне важны два момента, скорее мне неизвестных, но ранее ощущаемых. Первое.
"Замечу, пора перестать лицемерить и обманывать себя: Бродского арестовали, судили и сослали отнюдь не за то, что он не работал и считался тунеядцем. Даю тебе совет: спустишься на равнину и зайдешь в Интернет -- набери в любой поисковой системе две фамилии "Бродский" и "Шахматов"; получишь исчерпывающую информацию о "деле Бродского" и о его настоящих истоках. Ведь будущий нобелевский лауреат чуть самолет за границу не угнал..."
Теперь, собственно, то, что я всегда чувствовал.
"Повторение, клонирование Бродского мертвит стихи. Иное дело -- когда Бродский прочитан, освоен, присутствует в тексте -- но в неочевидном, неуловимом, дисперсном со-стоянии. Вот пример: Лев Лосев долгое время был близким другом Бродского, исследователем его творчества; он со-здал жизнеописание Бродского. Но ведь стихотворения Льва Лосева совсем не похожи на Бродского. Хотя Бродский в них есть: он как бы растворён там. Точно так же, как в поэзии Олеси Николаевой и Ольги Родионовой, Полины Барсковой и Алексея Пурина, Максима Амелина и Игоря Караулова, в песнях барда Михаила Щербакова и рокера Сергея Калугина или -- если говорить о малоизвестных авторах -- в строках майкопчанина Александра Адельфинского".
Статья Калюжного -- это уже история. Здесь расследование двух нескольких эпизодов, которые все время будоражат русскую мысль. Первый -- цареубийство и призыв к всенародному по этому поводу покаянию, а второй -- катынское дело и польский вопрос. Что касается Катыни, то, помнению автора статьи, этот вопрос был расследован и закрыт на Нюрнбергском трибунале. Приведя целый ряд убедительных доказательств, в том числе и таких, что поляки были нужной на строительстве дороги рабочей силой, автор пишет. " В общем, советской власти убивать их в 1940 году было просто ни к чему. А вот расстрелявшим их гитлеровцам в 1943-м объявлять, что это сделали Советы, было даже "к чему". После своего поражения под Сталинградом им было позарез нужно испортить отношения Сталина с союзниками, предотвратить открытие `второго фронта в Европе -- вот и запустили фальшивку. Когда Горбачёв возжаждал любви Запада, он вытащил фальшивку из чулана, стряхнул с нее пыль и предъявил миру. И началось. Только ленивый не пнул нашу страну за убийство невинных поляков".
Дальше в статье шел довольно подробный экскурс, как поляки выселяли с территорий, отошедших к ним не без помощи СССР, после войны немцев, но это другая тема -- недоброжелательства друг к другу славян. Но первая половина статьи посвящена, как я уже сказал, цареубийству, самому Николаю Второму и покаянию. Любопытнейший экскурс я пропускаю -- это самое интересно, но вот вывод. Кстати, знакомство с этой статьей и этой аргументацией может хорошо подойти к моему роману, лечь в последнюю главу. Для меня здесь еще и ответ на мучающий меня вопрос: мое двойственное отношение к царю, к власти. Здесь, чтобы понять, что она такое, достаточно почитать пушкинского "Дубровского" и отношение к царю, как к страдающему человеку.
"Русская Православная церковь дала оценку той трагедии, канонизировав царя-мученика, и это -- справедливо и правильно. Поле деятельности Церкви -- вне мира сего. Деяния царя -- дело светское, смерть царя -- дело церковное.
Призывы к народу каяться, звучащие время от времени со стороны так называемого дома Романовых, -- просто политическая игра, не имеющая отношении к реальной истории и подлинной жизни страны. Зачем каяться? Кому? По какому канону? Что от этого произойдёт?.. Ответа нет и быть не может. А кабы был, то уместно бы-ло бы самим потомкам бывшей царской династии повиниться перед на-родом за преступления, совершённые их предками. Коих немало".
Свободное копирование
