23 июня, вторник. Опять с утра ездил по разнообразным нотариальным делам. К часу дня уже был в институте. Обедал с М. Ю. Стояновским, в обед обменивались телевизионными новостями.
Вчера была попытка теракта по отношению к президенту Ингушетии. Утром, при поездке на работу машину президента подорвали. Террорист-смертник взорвал припаркованную машину. Погиб шофер и, кажется, охранник, самого президента уже перевезли в Москву, состояние у него тяжелое. Судя по информации, ранение, в том числе и в голову.
С одной стороны, криминальные разборки в верхах и против верхов, с другой -- цивилизованное воровство крупных чиновников. За сегодняшний день нам продемонстрированы два дела: на пять лет посадили начальника Владивостокской таможни и на семь с половиной лет мэра подмосковного Красноармейска. Подробности описывать скучно, но все это -- миллионные кражи и взятки. Что же это за власть и страна, что же это за мораль у людей власти и как эта власть отбирает людей на высокие посты!
Вот об этом, а также о нашем любимом министерстве поговорили за обедом. В ответ на недовольство общества деятельностью министерства образования, оно отвечает требованием справок, отчетов, требует выполнение нелепых директив.
В два часа началась процедура вручения диплома заочникам. Меня всегда заочники интересовали, а за эту весну я еще и прочел человек двадцать-двадцать пять прозаиков и несколько драматургов. Опять убедился, что они крепче нашего очного молоднякаи им есть что сказать. Я заочникам симпатизирую, я и сам был заочником. Решил, что надо бы подарить им по книге "Власть слова" из запаса, который мне достался от "Литературной газеты". Большинство, как и бывало, уедут к себе на родину, начнут вести какие-нибудь курсы или студии. Вот тут-то книга с массой советов и суждений об искусстве прозы им и пригодится. Что-то подобное я говорил в своей речи на вручении дипломов. После меня говорили еще М. П. Лобанов и С. Ю. Куняев.
Наверное, больше года я не был в актовом зале. Вдоль стен повешены картины и портреты кого-то из современных, не самых плохих, но и не лучших художников-реалистов. Приглядевшись к этим произведениям искусства, я просто ахнул. Прямо передо мной, над сценой и кафедрой висел портрет нашего ректора. Приглядевшись к другим лицам, я обнаружил здесь и его сына Федю. Какая-то фамильная галерея. Все ничего, если бы портреты были лучше и мастеровитее написаны. Я люблю произведения искусства, а не скоропись. Надо бы разузнать откуда появился такой шустрый реалист.
Всей церемонии мне увидеть не пришлось. Еще раньше я договорился с Е. Я., что приду к ней ровно в три часа и кое-что подиктую. Волновали меня в первую очередь дневники, надо было ответить и на письмо Вере Константиновне. Монографию ее прочел, но были соображения и замечания. Как она это примет, не знаю. Также надо было еще махнуть характеристики на свой семинар. Все это я не спеша диктовал, а тем времени забегала лаборант, сообщая, что заочники собрались в 23-й аудитории и требуют меня. Часа через полтора я все закончив и, накинув пиджак -- ах, какой был жаркий день! -- пошел в аудиторию.
Я еще никогда не слышал таких аплодисментов и приветственных криков. Так кричат только Аршавину или Алле Пугачевой. Мне даже было чуть неловко, за столами сидели многие наши преподаватели и ректор. Я даже сказал: "Ребята, не надо так громко. Не вызывайте ко мне дополнительное недоброжелательство начальства". Шутку поняли, тут же мне поднесли и рюмку с суворовской закуской -- лук с салом на куске хлеба, а потом и памятный подарок -- большой и тяжелый парусный корабль из оникса с часами в виде штурвала и надписью на металлической пластинке. Слова знакомые, из Пастернака: "Привлечь к себе любовь пространства. Услышать будущего зов". Очень лестно и трогательно. Потом, особенно девчонки, все время ко мне приставали, чтобы я с ними сфотографировался.
После всех этих треволнений еле-еле приплелся домой. Принялся писать Вере Константиновне.
"Дорогая Вера Константиновна!
Естественно, я получил Вашу посылку и прочел. У талантливого человека не может быть неталантливой работы, я бы даже сказал, что эта монография, лучшее из того, что Вы написали обо мне. Но, тем не менее, у меня есть замечания.
Лучшая часть -- последняя лингвистическая, снабженная обильным цитированием. Мне показалось менее интересным, даже несколько вялым само начало. Думаю, связано это с тем -- говорю здесь уже не как автор, а как литературовед, -- что Вы недостаточно высветили общественное значение Дневников. Не объяснили причину, почему они так читаются, почему стали некоторым событием в литературе, почему при всей громаде изданного в этом жанре, их каким-то образом заметили. Частично эту проблему Вы намечаете в конце монографии. В начале же, почти лишенный информационного повода, читатель недоумевает -- чего собственно городят сыр-бор...
Я не буду продолжать тему дальше, но остановлюсь на главе, которую Вы назвали "О чем не будет написано". Дело здесь не в еврейском вопросе -- вообще, мне кажется, этот вопрос Вы в моей интерпретации воспринимаете как-то очень робко, даже по школь-ному... Я уже Вам писал, а может быть, послал книжку, сложившуюся как результат моей переписки с Марком Авербухом. В "Литературной газете" напечатано замечательное предисловие к ней известного критика Е. Ю. Сидорова. Вот там все очень точно объяснено. Конечно, и Ваша монография может обойтись без этого, но в том же разделе Вы пишете, что не хотите рассматривать заметки, которые я написал для "Труда". С одной стороны -- это справедливо. Неужели Вы думаете, что я включал бы в "Дневник" эти заметки и вообще осложнил бы "Дневник" довольно многочисленными вставками посторонних тек-стов, если бы не понимал, что из всего этого разнохарактерного материала создается социальный и культурный ф о н, без ко-торого ни одна литература не существует. Тот мерцающий фон, из которого и возникают смыслы. Можно об этом продолжить, но думаю, что Вы -- чело-век быстро и четко все понижающий, поймете меня. Успех книги и успех любого автора -- это искренность и смелость. И то и другое надо искать в своей душе.
Еще раз повторяю, что книжка мне понравилась, что она интересна и, если ее чуть усилить вначале, она будет с любопытством прочитана филологическим сообществом.
Еще одно соображение: перенасыщение книги терминологией. Этой чисто филологической оснасткой Вы владеете виртуозно. Но, мне кажет-ся, иногда это начинает раздражать читателя. Читатель может пуститься в далеко идущие рассуждения -- а чего это автор так "выпендривается"? Но опять -- все это на Ваше усмотрение. О методе Горлановой, мне кажется, мы с Вами в одной из книг говорили.
Вот, собственно, и все. Добавлю только, что восхищен той быстротой и ясностью, с которыми Вы работаете. Но по-иному писатель работать и не может.
Ваш Сергей ЕСИН".
Свободное копирование
