25 апреля, воскресенье. Что бы ни говорить и как бы себя ни успокаивать, но весь день и день накануне я прожил под впечатлением смерти Наталии Георгиевны Михайловской. Я ее видел в среду, когда она выходила из института, и тогда же она мне сказала, что чувствует себя неважно. В нашем престарелом учебном заведении это, конечно, знаковая смерть, это уже убыль по возрасту. Наталия Георгиевна была замечательным человеком, тихая требовательная культура которой не искала ни рекламы ни каких-либо иных исключительных действий. Нам будет практически невероятно найти ей замену, я не думаю, что в наше время ученый может приобрести подобную эрудицию, а самое главное, в ней существовал внутренний, несгибаемый пафос настоящего интеллигента. Что теперь будет делать Гошка, которого я летом водил в кино на какую-то приключенческую премьеру? Парню нет и шестнадцати, а он уже потерял сначала мать, потом бабушку, с которой жил и которая заменила ему мать. Есть ли справедливость на небесах? Хоронить её будем во вторник.
В 6 час. 30 мин. вечера состоялся бенефис Т.В. Дорониной во МХАТе на Тверском. Явка для меня обязательна. Во-первых, сам бенефис, сыгранный роскошно, широко, ярко, импровизационно, с таким размахом, который, кажется, ни один театр себе позволить не может, разве что Мариинский. Сначала Доронина играла с Аристархом Ливановым сцену из спектакля "Старая актриса на роль жены Достоевского", где даже для придурков была очевидна её мощь, актерская сила и отношение к действительности. В самом конце бенефиса, после антракта она пела, читала стихи Есенина; были показаны кадры из ее театральных работ. Если говорить о себе -- меня выкрикнули на сцену, и у меня всё получилось. Доронина сидела на царском кресле перед декорацией, изображающей МХАТ в проезде Художественного театра, и это подчёркивало, что она-то и есть настоящий МХАТ. Это я и отметил в своем выступлении, назвав Театр на Тверском Большим МХАТом, а также пожелав добра и успеха филиалу этого театра -- театру в Камергерском. Правда, В.Я. Вульф в перерыве сказал мне, что я усложняю Дорониной жизнь. Ну, это любовь к некой затирухе, и разве я сказал что-нибудь более жесткое, чем сказала сама Т.В. Табакову на вручении премии Солженицына?
Среди многих выступавших, конечно, надо отметить в первую очередь министра культуры, который говорил широко, ясно, с точной расстановкой приоритетов, с определением театра Дорониной как классического театра. Он справедливо, что, конечно, вызвало у ее врагов лютую зависть, назвал ее "несравненной и царственной". Если считать, что это первая его публичная речь, то программа очерчена, и выступление его можно назвать блестящим. По крайней мере, как мастер разговорного жанра он не хуже Швыдкого, но они, конечно, совсем разные. Среди прочего сказал: "Сейчас министерство культуры похоже на театр: будущий репертуар неизвестен, труппа не набрана, роли не расписаны". Это было воспринято с энтузиазмом: а вдруг перемены? Кто-то из наблюдателей сообщил мне, что в перерыв министр пить чай не пошел, я тоже не хо-дил, потому что договаривался на сцене относительно вывоза тележки с книгами, а потом прохаживался по фойе среди зрителей. В своей речи я говорил о двух Горьких, которые через дорогу смотрят друг на друга. Сказал и о том, что "два безумных Сергея дарят ей эти книги". На тележке 92-томное собрание сочинений Толстого выглядело очень внушительно. Несколько раз во время моего выступления мне хлопали. Ничего политически резкого я говорить и не пытался. У меня было несколько заготовок на начало. Одна из них "я попытаюсь сдержаться и ничего не рассказывать о себе". Подразумевалось, что все другие только и делали, что об этом говорили.
Опускаю море цветов, роскошный финал, когда на сцене даже пили шампанское, опускаю, что зал досидел до самого конца, опускаю, что до самого конца досидел и министр. Ему это интересно. Потом театральные деятели пошли вниз, в ресторан, и мы посидели там. Я сидел с Ф.Ф. Кузнецовым, В.Н.Ганичевым, В.А.Костровым. Думаю, у них была некая печаль из-за их публичной на сей раз невостребованности на этом юбилее. Здесь действие скорее театральное, а не интеллектуальное, пусть не расстраиваются. Еще найдут возможность выйти несколько раз.
На сцене Доронина подарила мне свой юбилейный альбом. Здесь же ее подпись. В самом конце альбома, на страницах, посвященных "Вассе", фрагменты моей статьи о ней в "Литгазете".
Кто-то мне сказал, что в "Литературной России" Женя Шишкин на-писал на меня инвективу. Ни отвечать, ни читать не буду. Я его понимаю, мальчик был при деле, а тут остался вне института, без дела, без перспективы, с плохой сюжетной проработкой произведений, со старомодным, хотя и крепким письмом, среди многих и многих прочих искателей московской славы. Бог ему судья, а мне наука: никогда никому не делать ничего во благо. Впрочем, надеюсь, это мое пожелание самому себе проживет недолго. Если бы я ему отвечал, я бы кратко написал так: дали шанс, два года преподавал в Литинституте, до окончания контракта, в жизни института участия не принимал, были жалобы от студентов, что мало ими занимается, много занимался собой, вместо него взяли на это место Леонида Бородина.
Свободное копирование
