29.XI. Порядочно времени не писал я в дневник. Не хотелось как-то. Старое опротивело, нового еще не было.
Последние дни усиленно занимаюсь философией и чтением классиков. Сейчас увлекаюсь “Вертером”.
Моя высокая “любовь-дружба”, как и следовало ожидать, оказалась только прекрасной мечтой. Моя возлюбленная, покорив мое сердце, решила покорить весь мир и с такими же высокими фразами отправилась покорять сердце Пуцилло.
Я покончил с ней довольно резко.
Теперь удовлетворен окончательно.
Я вновь пылаю чувствами к Т.Ц.
Боюсь клясться на сей раз, т.к. в этом году ввиду головокружения от успехов не знаю сам, что серьезно, и что — нет. Но кажется (...) все скользит как-то мимо, кроме всяких философских замыслов и идей, которые занимают меня сейчас всецело.
Во-первых я занимаюсь изучением этики, во-вторых замышляю написать обширную теорию поэзии, но не в отношении правил стихосложения или теоретического построения стиха или прозы (здесь я не очень силен, чутье заменяет мне знание). Трактат этот будет приблизительно таков: сначала определение искусства вообще и подразделение его, затем уже о поэзии, об источниках ее, о причинах, о сущности, о значении в общественном отношении.
Кроме того, там будут затронуты вопросы значения теории поэзии, о таланте, о вдохновении, об отношении творчества к среде и к эпохе, о будущем поэзии и т.д.
Дома неважно: больна мама. У нее сильнейший грипп. Она, ухаживая за папой (он тоже был болен), заразилась сама. Когда дома кто-нибудь болен, невольно охватывает тоска. Всегда ужасные мысли. Ночью не спишь, слушаешь стоны больного и думаешь о том, как несовершенен и хрупок человеческий организм.
Чувствуешь себя неспокойно и тревожно. Ощущаешь только в этот момент, как дорог тебе и близок больной и невольно пугаешься каждого стона. Но великая мудрость философии, общение с вечностью и бесконечностью очищает душу от страха, успокаивает великим вопросом: “Что значит жизнь человеческая по сравнению со вселенной, что значит горе человеческое по сравнению с радостным миром?” И думаешь ты: “Да, неизбежен конец”.
Странно, что такие мысли успокаивают или скорее отвлекают и рассеивают, и как-то невольно переходишь к другому, пока новый стон больного не возвратит тебя к прежним размышлениям.
Когда больна мать, так как-то пусто в доме. Нет уюта, нет того особенного теплого домашнего спокойствия, которое царит дома. Все идет как-то неуклюже: нет руки. Когда болен отец, в доме царит гнетущая тоска, будто обвалилась опора, на которой стоит семья, и летишь в какую-то яму неизвестности. Он лежит обыкновенно, стараясь скрыть плохое самочувствие, и на все расспросы отвечает: “Очень хорошо”, и когда нечаянно стон прорвется у него, так знаешь: дело плохо.
Семья наша идет как хорошо смазанная машина. Двигатель наш — папаша, механизм — мамаша и я — продукт этой машины. Папаша наш человек спокойный, незлой, отдавшийся науке. Он отнюдь не утонул в ней, она не поглотила его и он не отошел от жизни. С ним мы часто говорим и спорим по разным вопросам, порой преподает он мне уроки морали, но не в форме скучных нравоучений. Человек он честный. Когда мне было лет шесть-семь, рассказывал он мне разные истории из библии и старался воспитать во мне дух национализма. Однако националист вышел из меня неважный, хотя я не лишен чувства некоторой национальной гордости и самолюбия.
Мамаша, наоборот, вспыльчивая, увлекающаяся, очень добрая. Она практичнее папаши. В своей семье ее мнение считают решающим и ее побаиваются и уважают братья, сестры и вообще все родственники. У нас в семье она тоже имеет решающий голос и обычно решение всех важных вопросов предоставляется ей. Она тоже часто участвует в наших спорах и высказывает мысли более передовые, чем папаша-демократ. У нее я унаследовал поэтическое чутье, которое, вместе со вкусом и пониманием музыки, развито у нее сильно.
Характер я тоже от нее унаследовал. Она у нас руководит домом. У меня с ней иногда бывают перебранки на почве мелочей (мамаши, любящие своих детей, обычно всегда, давая им свободу в большом, преследуют их в мелочах). У нее стремление сделать хорошо, часто просто нецелесообразное, у меня упрямство. Часто доходит до крупных конфликтов, в которых, с одной стороны: кричат о неблагодарности (что в данные моменты верно), а с другой, об угнетении, о том, что “я уже тоже не маленький” и т.д. (что тоже верно). Это продолжается до тех пор, пока папаша — всеобщий миротворец — не успокоит обе расходившиеся стороны.
Свободное копирование
