Из других комнат, созданных специально для “Современного искусства” мне, пожалуй, более других нравилась “Чайная” — Коровина. Это была вовсе немудреная затея: суровый желтоватый холст, которым были обтянуты стены маленькой, лишенной окон комнатки, был покрыт шитьем темно-оливкового цвета — силуэтно представлявшим не то кленовые листья, не то дикий виноград; в свою очередь, эти панно были прикрыты темной решеткой, что в целом создавало впечатление трельяжной беседки. По низу тянулся широкий, совершенно простой темного цвета диван.
Бакст в своем “будуаре” захотел превзойти себя в смысле изящной и элегантной простоты, и это привело его к созданию чего-то уж прямо “аскетического”. Мне больше всего нравились в этой круглой комнатушке те барельефы, изображавшие спящих детей, которые венчали под самым потолком род пилястров, составляющих весь убор стен. Эти барельефы Левушка очень искусно вылепил сам. Мебели, которую он сочинил для своего будуара, можно было сделать упрек, что все эти стулья, туалетный столик, шифоньерка обладали слишком жидкими формами, они даже производили какое-то болезненное впечатление своей “ломкостью”.
Наконец, “Светелка”, “Горенка” или “Теремок” А. Я. Головина была единственной уступкой среди всего этого “европеизма” каким-то националистическим исканиям — в духе того, что тогда же творилось княгиней Тенишевой в ее Талашкине. Четыре стены низкого помещения, к которому проникали, поднявшись на несколько ступеней и которые освещались посредством полукруглого окна, выходившего на улицу, были сплошь убраны пестро раскрашенной резьбой, в которую были вставлены майоликовые части в виде большой лежанки и какого-то подобия печи. Главным мотивом этого убора были рядышком сидящие совы, назначение коих было создавать “сказочное настроение”; кроме того можно было различить среди корявых форм какого-то (очень “необычайного”) растительного царства и других фантастических животных.
Щербатов и Мекк были в упоении от проявления такого якобы “чисто русского” начала (впоследствии князь поместил эту светелку у себя в имении), но мое недоверие ко всякому “архитектурному маскараду”, долженствовавшему означать возвращение к исконным российским народным формам, при всей приятности головинских красок, нисколько не было поколеблено. Да, в сущности, я и народной “сказочности” в этих нарочитых измышлениях не видел, и мне казалось, что в такой горенке нельзя пробыть и два дня, не получив отвращения от всей этой гримасы.
Свободное копирование
