Предложение П.П. Мерсеру - 1

Остановился я в Париже, по совету брата Альбера, в меблированных комнатах на rue Cambon — в старинном доме, вестибюль которого был украшен прелестными, наполеоновской эпохи барельефами... (Этот дом существует поныне; в нем помещается одно из отделений знаменитой портнихи и фабрикантши косметики Сосо Chanel. Но прелестные барельефы, изображавшие стоячие фигуры каких-то нимф (или “Времен года”?), кажется, погибли вследствие переустройства всего дома.) В этой maison meublee я и в следующие приезды в Париж всегда останавливался, то один, то с женой, а в 1914 г.— со всей семьей, и тогда пришлось снять два этажа. С течением времени у нас с хозяевами установились отношения чуть ли не дружественные, и это было очень приятно, это создавало иллюзию “дома”. Центральное положение, близкое соседство с почтовым бюро, с которого я отсылал свои ежедневные “бюллетени” жене, скромная цена, близость ресторанов, в которых я питался, а впоследствии соседство с “Оперой”, где шли наши спектакли,— все это было до того удобно, что можно было не считаться с фактом, что в самом этом пристанище (кроме утреннего кофе) не кормили. Последнее обстоятельство оказалось особенно неприятным, когда я (в тот выставочный год) заболел довольно сильной ангиной. Первые два дня хозяева согласились меня питать тем, чем сами питались, но на четвертый Monsieur Henri буквально погнал меня вон из дому, и я, чтоб recouvrir mes forces[1], по его же совету отправился в Taverne Tourtel[2] на бульваре, съел там кровавый бифштекс и запил это целой бутылкой чудесного Nuit. И что же,— на следующий день я был здоров и снова бегал по выставкам.

Но именно то, что благодаря болезни я застрял в Париже, именно в тот день снова оказался на выставке, сыграло, как это ни странно, значительную роль в моем существовании. А именно, в этот день я в Американском отделе нос к носу встретился с П. П. Марсеру, мы вместе угостились там же ice-cream-soda[3], и угощаясь, он поведал мне, до чего его огорчает все бездарное ведение дел в императорском “Обществе поощрения художеств” (членом комитета которого Марсеру состоял) и до чего ему бы хотелось повернуть эти дела в сторону чего-то более достойного и отвечающего основным задачам “Общества”. Особенно негодовал Марсеру на нелепость Н. П. Собко, бывшего многие годы секретарем “Общества” (иначе говоря, фактическим заведующим делами), в последний же год совмещавшего эту должность с редактированием (им же основанного) журнала “Общества” “Искусство и художественная промышленность”. Журнал этот, начавший выходить одновременно с “Миром искусства”, подвергался со стороны последнего жестокому (и заслуженному) осмеянию. (Ежемесячный иллюстрированный журнал “Искусство и Художественная промышленность” начал издаваться по инициативе В. В. Стасова с конца 1898 г. и вел ожесточенную полемику с “декадентским” “Миром искусства” вплоть до 1902 г., в котором (на № 38) прекратил свое существование.) Но вот как раз Собко недавно вышел в отставку и собрался продолжать издание журнала на собственный счет. “Общество” же поощрения осталось без секретаря и без журнала. Тут Марсеру и пришла в голову мысль — что дело журнала мог бы взять в свои руки “Шура Бенуа”. Узнав от моих братьев, что я в Париже, он “всюду искал меня” и нашу случайную встречу счел за перст судьбы. (Павел Петрович Марсеру владел обширным магазином художественной майолики на Большой Конюшенной, однако до того, чтоб совершенно уйти в коммерцию, он готовился в архитекторы, и в качестве ученика Академии художеств сошелся с моим братом Леонтием. Это был типичный француз, и, хотя он вырос в Петербурге, говорил он по-русски с явным французским акцентом и с типично французскими интонациями. Типично французскими были и все его порывистые манеры, его горячность, его жажда играть благодетельную роль в любом художественном деле. Вообще же это был необычайно симпатичный человек, и хоть трудно было отделить в нем коммерсанта (магазин Марсеру славился своей чудовищной дороговизной) от художника, то все же можно было вполне его считать “художественной натурой”. В общем, он являлся вариантом другого русского француза, графа П. Ю. Сюзора, о котором я уже упоминал и с которым мы еще встретимся в дальнейшем.)