Как-то раз, вероятно, из желания смягчить наши воинственные нравы и отвлечь нас от постоянного "снимания скальпов", нам дали прочесть "Хижину дяди Тома" - эту самую трогательную из трогательнейших повестей. Однако, результат получился совсем неожиданный. Мы, правда, серьезно огорчились судьбой, постигшей доброго старого негра, но в то же время мы особенно оценили неограниченную власть плантаторов, и это увлечение тотчас нашло себе отражение в наших играх. На время индейцы были забыты, заменил же их новый мир самых жестоких негодяев и самых беспомощных жертв. Лева почему-то с особенной готовностью брал на себя роль "беглого шклава", укрывавшегося в тростниках и в зарослях, а я с Валей с упоением играли роли его преследователей. В известный момент мы находили убежище несчастного, нападали на него, связывали (делали вид, что связываем) и вели на казнь. Лева так входил в роль, что скрежетал зубами, шипел, у губ от сознания собственного бессилия образовывалась пена. Мы же бывали обуреваемы настоящим восторгом садизма (разумеется о Саде мы ничего не знали) и, не будь во время подоспевшей тёти Лели или одной из старших сестер Анатолия Егоровича, мы смогли бы в разгаре игры учинить и настоящую беду, наказывая "беглеца". Пленного щипали "калеными щипцами", его "пронизывали пиками", ему, несмотря на страшное сопротивление, "вырезали язык", ему "выкалывали глаза"! Когда же большие, заметив, что детки в играх перешли всякие границы благонравия, усаживали нас для успокоения за рисование, то и при этом занятии мы продолжали предаваться тому же "садизму", причем появлялись в рисунках не одни рабы, но и рабыни. Не имея еще никакого понятия об эротике, мы доходили до крайнего возбуждения, изображая страшно бородатых людей в сапожищах и в широкополых шляпах, которые режут, колют и всячески терзают бедных негров. Это безобразие продолжалось несколько месяцев, пока, наконец, Елеонора Александровна не осознала вполне, что происходит нечто вовсе не соответствовавшее педагогическим идеалам. С того дня такие игры были строго запрещены, мало того, тётя Леля навестила мою маму специально по этому поводу, рассказала ей о наших ужасных радениях. Тогда эту игру заменила другая театральная. Я уже сказал, что мальчиков Брюнов никогда не водили в театр, родители их никогда не позволяли себе такой роскоши. Но тем более моих друзей интересовало узнать и увидать, что творится "на сцене". Иногда я их угощал кукольными спектаклями на моих детских театриках, но куда интереснее показалось самим сделаться актерами и играть. За фабулами не далеко было ходить - они имелись в обилии в том альбоме карикатур Буша, из "Munchener Bilderbogen", которого в каждом из наших семей было по экземпляру. Эти смехотворные рассказики в картинках были совсем коротенькие и укладывались почти все на одну страницу, но мы их разукрашивали подробностями и наш спектакль затягивался на добрый час. Особенным успехом пользовалась история про двух воров, забирающихся в дом, а также история "Похищение из сераля".
Для последней пьесы требовались тряпки для тюрбанов и для чадры, покрывающей лицо прелестной Зулеймы. Я приносил из дому огромный маскарадный нос для палача, а игрушечная скрипка вполне заменяла гитару для того красавца-трубадура, который и похищал красавицу из гарема. Частью немецкий текст Буша оставался нетронутым, но он служил лишь как некое вступление для каждой сцены, тогда как дальнейшие диалоги импровизировались уже нами. Зрителями служила, если это происходило у Брюнов, та же старуха нянька, а позже немецкая гувернантка фрейлейн Зельма Августовна. То что последняя носила почти то же имя, как наша героиня Зулейма, и то, что она была миловидной крошечной блондиночкой придавало особую пикантность нашему представлению. Если представление происходило у меня, то тут в "царскую ложу" мы усаживали мою бонну, а если в это время гостили у нас маленькие племянники, то и они удостаивались такой чести. И Боже мой, в какое я впадал бешенство, если мои зрители говорили, что им скучно, или если они (какой скандал!) просто покидали "зрительный зал".
Свободное копирование
