Почти всё, что мной до сих пор названо из художественных произведений, которыми я увлекался в дни детства, относится к чужестранному и к тому же "старинному" и "отжившему". Однако, кроме того, видел я и тогда уже не мало образцов современного искусства - главным образом на больших выставках в Академии художеств, на которые меня ежегодно водили весной то папа, то мама, то один из братьев. Там я наслаждался уже не черными уменьшенными воспроизведениями, а оригиналами в красках; там я мог оценивать и манеру, ловкость, бойкость кисти, приятный колорит или напротив, меня возмущала робость, беспомощность, уродливое сочетание красок. Свои личные оценки я затем мог проверять на основании общих споров во время семейных сборищ, причем в те дни я обыкновенно в душе вполне соглашался с мнением отца.
Особенное впечатление произвела на меня та сборная выставка, которая была устроена в 1882 году также в Академии художеств, на которую попали разные знаменитые картины русских мастеров последнего времени, предназначавшиеся затем для большой выставки в Москве. Тут я увидел шедевры Репина "Бурлаки" и "Проводы новобранца", тут же увидал исторические картины Якоби и Венига, лесные пейзажи Шишкина и всевозможные моря Айвазовского, общий восторг от которых я вполне тогда разделял. Кроме того, на меня около того же времени произвели потрясающее впечатление исполинское полотно "Светочи Нерона" Семирадского, и несколько картин В. В. Верещагина, на тех отдельных выставках, которые гремевший на весь свет художник устраивал то в Обществе поощрения художеств, то в частных помещениях. Стечение публики на выставки Верещагина было столь велико, что приходилось на улице ждать очереди и очень медленно продвигаться затем среди густой толпы. Но эти страдания были вознаграждаемы тем, что показывалось - при "ослепительном", только что тогда изобретенном электрическом освещении. В лучах волшебного света и "Выезд принца Уэльского в Индии" и "Панихида" (священник служит над полем, покрытым голыми трупами солдат), приобретали удивительную иллюзорность. Бывал я как раз на этих выставках Верещагина (в виде исключения) с мамой, вообще к искусству относившейся довольно равнодушно. Тут же и она не смогла устоять перед соблазном увидать вещи, о которых говорил весь город. Впрочем, не одно желание быть в курсе всего замечательного притягивало ее, но и ее глубокий "интерес к правде". Это сказывалось и во время споров за семейным столом, когда она, вообще в них не вмешивавшаяся, робко, но не без настойчивости, защищала Верещагина от нападок наших заправских эстетов.
Что за беда была в том, что Верещагин в своих выступлениях прибегал к некоторым "шарлатанским трюкам" (самый его способ показывать вещи в темных помещениях под прожекторами - вызывал обвинение в шарлатанстве), велика ли беда, что он, Верещагин, часто бывал "бестактным" (в бестактности его обвиняли наши домашние политиканы и "вояки" с Зозо Россоловским во главе), велика ли беда, что он представил "Взятие Плевны", как спектакль, устроенный в угоду царю, а в картине "Si jeune et deja decore" он обличал кумовство и протекционизм военных кругов? Всё это была правда, а мама была непоколебимо убеждена, что "Seul le vrai est aimnble". Этот стих она очень часто цитировала.
Свободное копирование
