Предположения о намерениях Шамиля разделялись прочими нашими генералами и, сколько мне помнится, даже подтверждались какими-то слухами из гор. Я чрезвычайно был доволен выехать из Владикавказа, где, несмотря на сочувствие ко мне общества и старых кавказцев, положение мое при Воронцове было весьма неловким. Я поскакал, как сумасшедший, желая и в этом случае отличиться своей неутомимостью и быстротой езды. Я проехал с небольшим в сутки 400 верст до Кизляра, и немедленно отправился уже верхом далее, с конвоем казаков, по постам до Шуры, и эти 150 верст я сделал менее, чем в сутки. Здесь упомяну об эпизоде, случившимся со мною по приезде ночью в укрепление Кази-Юрт. Разбудив коменданта, почтенного полковника Ковалевского, я потребовал у него конвоя; он объявил мне, что по полученным им сведениям партия, около 300 конных шавлинцев, перешла Сулак с целью грабежа, и должна находиться на плоскости. Я приказал пятидесяти конвойным Донским казакам оставить пики и пустился с ними в лес, отделяющий Кази-Юрт от поста Азен, куда прибыл на рассвете. Дорогой осторожные передовые казаки дали знать, что слышен впереди какой-то шум; мы скрылись в заросшей мелким лесом балке и действительно издали доносился до нас конский топот и шорох людей в лесу; ночь была чрезвычайно темна. Когда все смолкло, мы выехали вновь на дорогу и пустились вскачь к Азену, где, переменив конвой, я поспешил дальше. Впоследствии я узнал, что действительно в эту ночь проходила неприятельская партия и на рассвете угнала скот одного из аулов на плоскости. Я приказал пятидесяти конвойным Донским казакам оставить пики и пустился с ними в лес, отдаляющий Кази-Юрт от поста Азен, куда прибыл на рассвете. Дорогой осторожные передовые казаки дали знать, что слышен впереди какой-то шум; мы скрылись в заросшей мелким лесом балке и действительно издали доносился до нас конский топот и шорох людей в лесу; ночь была чрезвычайно темна. Когда все смолкло, мы выехали вновь на дорогу и пустились вскачь к Азену, где, переменив конвой, я поспешил дальше. Впоследствии я узнал, что действительно в эту ночь проходила неприятельская партия и на рассвете угнала скот одного из аулов на плоскости. Утром довольно рано прибыл я в Шуру и за воротами укрепления увидел выстроенный обоз выступающих полков Волынского и Минского, первой бригады 14-й дивизии, а на площади крепости застал полки и все начальство на молебствии перед выступлением. Не скажу, чтобы привезенные мною приказания были радостно приняты, особенно начальниками частей, оставляющими Кавказ, чтобы возвратиться в прежние свои квартиры в Новороссийском крае; но тем не менее я был в восхищении, что удалось застать войска на месте и избавить их от лишних переходов, а вместе с тем сохранить их свежими к приезду Воронцова, который должен был через Грозную, после свидания с Фрейтагом, вскоре прибыть в Шуру. Избитый, измученный, я был с отеческой заботливостью обласкан князем Бебутовым. Он накормил меня прекрасным завтраком, дал свое белье, так как у меня с собой ничего не было (вещи мои товарищи обещали привезти с князем), но главное – приказал снарядить для меня повозку до первого поста Гили и дал надежный конвой. Таким образом, после двух суток без сна, я мог хотя часа два выспаться в повозке на мягком сене, что не преминул сделать, пробыв всего полтора часа в Шуре. В Гилях я опять сел верхом на почтовую лошадь и остальные сто тридцать верст скакал без остановок на переменных отвратительных лошадях и еще отвратительных донских казачьих седлах. Не доезжая поста Буйнаки, почти на полдороге от Дербента к Шуре, я встретил Подольский Егерский полк. Полковой командир полковник Бублик недавно был убит, и пол вел полковник Ловчий, лихой и распорядительный офицер. Он был родом турок, подобранный ребенком где-то на Дунае нашими войсками, и дослужился до чина полковника в наших рядах.
