9 апреля 1883 года
Спешу записать не совсем обыкновенные для моего теперешнего прозябания впечатления вчерашнего вечера. Вчера у нас в клубе назначен был музыкально-литературный вечер и бал. Погода была прекрасная, я упоминаю об этом потому, что все это имело на меня влияние. Долго не погасала заря, и гости начали съезжаться еще засветло. Я стоял на крыльце и поджидал Т. Наконец они подъехали.
Маня на крыльце оступилась и чуть не упала, чем вызвала у меня невольный крик. Торопливо и небрежно, как всегда (вероятно, с целью замаскировать некоторое смущенье), она на ходу протянула мне руку, весело бросив мне: "Здравствуйте", - и исчезла в уборную.
Вечер начался. О нем я говорить не буду, хотя на нем и было кое-что достопримечательное и интересное.
Я читал в первом отделении, а во втором уселся в публику за Т. и изредка перебрасывался с Маней замечаниями. Она сделала из программы бумажного петушка, и, вполовину слушая, вполовину не слушая доморощенных наших певцов и чтецов, мы с ней втихомолку смеялись. Наконец начались танцы. Мы с Маней танцевали первую кадриль.
- Ну, Семен Яковлевич, - говорила она, - вы сегодня опять скучный!.. Я вас не видела целую неделю, рвалась сюда, думала с вами поговорить, а вы насупились.
Говорилось все это немножко аффектным тоном. После кадрили, когда мы с ней ходили по гостиной, она прижалась ко мне (мы шли под руку).
Следующую кадриль я танцевал с Ек.Ал. Был настроен нервно: Маня меня волновала, - да к тому же этот гром музыки, блеск, лица дам, - все это действовало неотразимо, все это, как всегда, опьяняло меня.
Мне захотелось по-кошачьи приласкаться хоть к кому-нибудь, хоть с кем-нибудь поговорить тепло и по-дружески. Мной овладело знакомое мне с детства чувство, когда, бывало, вечером при лампе мама сядет за книгу или работу на диван, а я нежусь за ее спиной, прижимаюсь головой к ее тонким, нежным рукам, увиваюсь вокруг нее, как котенок...
Не знаю как, - но ожило мое мертвое сердце, дрогнуло неподдельной любовью и дружбой к Ек.Ал., и я сказал ей, что люблю Маню. Вмиг ее оживление отлетело. Она сделалась грустной и задумчивой, начала говорить, что она глупа, что все ее надежды рассыпались, как мираж, что ей нечего делать, не к чему стремиться. Вышла гейневская "alte Geschichte": "Красавицу юноша любит"...
Маня меня усердно расспрашивала, буду ли я у них в воскресенье, приглашая меня очень усердно, но нараспев, каким-то фальшивым, кокетливым, вызывающим тоном. Она отлично собой владела, - это мне несимпатично. Сдержанность - признак ограниченности. Только беззаветность в отношениях обеспечивает беззаветность в чувствах.
Ек.Ал., когда я поехал их провожать, нарочно устроила так, чтобы я ехал с Маней. На извозчике мы говорили с ней о всяких пустяках.
От Т. я вернулся опять в клуб, взволнованный и нервный, уселся ужинать с Соловьевым и Стравинским, опьянел чуть-чуть и пробыл в клубе до 9 часов утра, видя, как встает голубое весеннее утро. А теперь в душе сумбур полнейший.
Завтра я вновь у Т.: чем разрешится все это?
А ведь все-таки это жизнь. Хоть немножко шевельнулось мертвое сердце...
Свободное копирование
