2 октября 1882 года. Суббота
Я должен преодолеть свою леность и записать впечатления одного вечера.
Было это третьего дня, т. е. 30 сентября. В 4 часа уехал я из Кронштадта на пароходе, а около 7 был уже у Плещеева. Он собирался на торжественное заседание Пушкинского кружка, и я заехал за ним, чтобы отправиться вместе.
"Терпеть не могу разных этих чтений, - ворчал Плещеев, - изволь одеваться в светозарные одежды, взбираться на кафедру, а читая, все оглядывайся да берегись, ибо в стихах каждое слово теперь взвешивается на весах благонадежности".
Я был несколько взволнован, и немудрено: между прочими номерами Плещеев должен был читать и одно мое стихотворение. Наконец приехали, поднялись по лестнице, и я сейчас же сделал два новых литературных знакомства: с Лихачевым и Альбовым.
Меня потащили в комнату участвующих. Там я встретил Оболенского, Пальма, Самуся (певца) и других участников. Наконец Плещеев как председатель открыл вечер торжественной речью. По-моему, речь ему не удалась.
Первое отделение прошло бы довольно заурядно, если б не Минский; его стихотворение "Жирондисту" произвело эффект, который бы мог быть втрое больше, если б он читал лучше. Закончил отделение Лейкин.
Плещеев должен был начать второе отделение моим стихотворением. Чем ближе была минута, тем более росло мое волнение. Я беспокоился, что публика не садится, что в зале разговаривают и хлопают дверьми. Наконец Плещеев стал читать и удивил меня: прочел очень верно и с огнем. Раздались рукоплескания... Некоторые знакомые обернулись ко мне (я стоял сзади) и закричали: "Автора!" Публика подхватила. И, в довершение моего конфуза, вышел Вейнберг, подошел ко мне, провел меня мимо рукоплескавшей публики и заставил раскланяться с эстрады. Меня вызвали еще раз.
В этот вечер я испытал все удовольствия успеха. Я видел удивленные взгляды, толчки друг друга, шепот... Мое имя облетало публику. Иные нарочно говорили мне вслед, чтоб я слышал: "Какой молоденький; прекрасные стихи, удивительные!" Барышни томно роняли мне вслед: "И как похож на Лермонтова!.." Одна во время танцев подошла и пригласила меня на кадриль, я благоразумно отказался.
Члены кружка и литераторы жали мне руки и знакомили с женами и сестрами, - таким образом я познакомился еще с Михайловским, Шелгуновым, Минским, Баранце-вичем, с семьей Кривенко, с Горбуновым и его дочкой, с каким-то гусаром, с каким-то писателем Щедровым, с какой-то дамой пожилой и дамой молодой, с женой Лихачева и проч. и проч., имена же их Бог веси!
За ужином пили за мое здоровье. Леночка Плещеева, Катерина Михайловна и Анна Николаевна жали мне руки, - успех полный, - а в душе полный сумбур, ощущение чего-то пьяного, кошмар какой-то и... тяжелое разочарование!..
Что ж это значит, наконец? "Что же ты любишь, дитя маловерное, где же твой идол стоит?" - или, проще, какого тебе еще рожна нужно? А между тем я не рисуюсь, - мне в самом деле было грустно, - грустно до тяжести, когда уходил я домой, увенчанный моим успехом. Причина этому та, что от меня не укрылась изнанка многого, не укрылась ложь и фразы этого вечера, не укрылось то, что все подпили, что Оболенский считает меня за талантливого дурачка и сманивает очень тонко и хитро вернуться в свою колыбель, т.е. в его "Мысль", не укрылась та, если можно так выразиться, оргийная сторона того вечера, которая мне так противна.
Сегодня в 2 часа, по всей вероятности, я избран в члены кружка и вступаю в тот мир, из которого, как из "сумасшедшего дома", бежал величайший честнейший граф Л.Толстой. Я вхожу в этот мир с честной мыслью и искренностью, с глупым, страстным, отзывчивым сердцем, с мальчишеским благоговеньем перед святыней и чистотой искусства. Скоро ли я изолгусь, как многие, скоро ли угаснет последний свет души моей - вера в искусство?..
Свободное копирование
