Следующим событием, взбудоражившим тюрьму, было взятие немцами Риги. Помню, это известие застало нас на прогулке. Уголовные реагировали на него с нескрываемым злорадством.
-- Если немцы возьмут Петроград, то и мы будем на свободе, -- без всякого стеснения заявляли они.
Политические расценивали этот факт иначе. Мы предвидели, что очередная неудача на фронте послужит отправной точкой для нового натиска травли и потока клеветы против большевистской партии. Кроме того, взятие Риги немцами отнимало у революции лишний кусок территории. Поэтому мы не ликовали, а возмущались, прямо подозревая генерала Корнилова в преднамеренной, заранее рассчитанной и подготовленной сдаче Риги.
Вскоре это косвенным образом подтвердилось корниловской авантюрой. Царский генерал, с первых дней революции преследовавший свои реакционные цели, двинул одураченные войска против рабочего класса и гарнизона восставшей столицы.
Мы узнали о корниловском выступлении из газет.
Велико было чувство нашего гнева, к которому присоединялось трепетное беспокойство за судьбы революции. Вот когда стало особенно нестерпимо сознание физической скованности, не допускавшей активного, непосредственного участия в защите дела, составлявшего смысл жизни для каждого из нас. Мы кипели возмущением против Временного правительства, которое в столь тревожные дни гноит нас в "Крестах". Тогда нам еще не была известна причастность самого Керенского к корниловскому заговору. Это выплыло наружу только через несколько дней.
Мы лихорадочно следили за процессом формирования молодой Красной гвардии, буквально подсчитывая винтовки, скоплявшиеся в руках пролетариата. Все наши надежды сосредоточились на боевой мощи питерского рабочего класса.
Вооружению рабочих нами придавалось исключительное значение не только как средству подавления корниловского мятежа, но и в более широком смысле. В этом стихийном самовооружении нельзя было не видеть зародыша массовой военной организации рабочих, которая, по нашему мнению, должна была обеспечить себе постоянное существование в целях подготовки к исторически неизбежным боям за пролетарскую революцию.
Но не по одним газетам знакомились мы с развитием корниловского мятежа. Вокруг себя мы наблюдали тщательные приготовления к обороне.
Во двор "Крестов" был введен броневик, занявший позицию под нашими окнами. Пулеметчики часто ложились отдыхать на крыше своей машины и в это время охотно вступали в разговоры с обитателями тюрьмы. Снаружи и внутри "Крестов" были усилены караулы, появились какие-то казаки. По двору, как у себя дома, расхаживали казачьи офицеры.
Корниловщина окончилась так же внезапно, как началась. Однажды утром еще пахнущие свежей типографской краской газетные листы рассказали нам о развале "дикой" дивизии, едва достигшей Павловска, и о самоубийстве генерала Крымова, командовавшего контрреволюционными войсками, направленными на Питер.
После поражения корниловщины авторитет нашей партии в массах поднялся еще выше. Само слово "большевик ", которое после июльской демонстрации стало чуть ли не ругательством, теперь превратилось в синоним революционной честности.
Начальник тюрьмы, типичный хамелеон, надел личину заботливого друга и ходатая по нашим делам, почти заступника. Этим воспользовались уголовные. После бани, когда их вели по двору в корпус, они по предварительному сговору устремились к воротам. Часовые преградили им дорогу. Арестанты закричали:
-- Мы политические! Мы большевики!
Тогда конвоиры безмолвно расступились.
Около двух десятков уголовников благополучно выбрались за ворота. Их никто не преследовал. Правда, сам начальник тюрьмы, услышав о побеге, выскочил на улицу, воинственно размахивая наганом, по-полицейски привязанным к поясу длинным витым шнурком. Для очистки совести он даже сделал несколько выстрелов вдоль набережной, после чего, в досаде расправляя большие оттопыренные усы, возвратился в свой кабинет.
Свободное копирование
