Расставшись с гостями, я связался по телефону с Питером. У нас существовал очень хороший обычай -- ежедневно звонить туда, вызывать к телефону Ленина (а в его отсутствие кого-либо другого из ответственных работников ЦК), докладывать о всем происходящем в Кронштадте и получать инструкции, необходимые для текущей работы. На этот раз к телефону подошел Каменев и предупредил меня, что со стороны делегатов-пулеметчиков можно ожидать провокаций, В Петрограде 1-й пулеметный полк, несмотря на сопротивление нашей партии, уже вышел на улицы с пулеметами на грузовиках. Другие части петроградского гарнизона к нему пока не присоединились...
Едва я успел отойти от аппарата, как сообщили, что на Якорной площади собирается митинг. Инициаторами его были приезжие депутаты. В данном случае они действовали совершенно "анархически": не только не сговорились о митинге с Советом, но даже игнорировали близких себе по духу анархистов-синдикалистов. Ярчук, ничего не подозревая, мирно читал лекцию в помещении сухопутного манежа на необъятную тему "Война и мир", когда туда влетело несколько человек с возгласами: "На митинг!" Вся аудитория, словно от прикосновения электрического тока, мгновенно вскочила с мест и устремилась к выходу. Лектор-анархист, оставшись в одиночестве, последовал за слушателями.
Кронштадтский комитет нашей партии уже почти весь был на площади. Трибуной завладел один из приехавших. Истерическим голосом он кричал о преследованиях анархистов Временным правительством. Но центральным моментом его речи было сообщение о назначенном на сегодня выступлении 1-го пулеметного полка и других частей петроградского гарнизона.
-- Товарищи, -- впадая в слезливый тон, распинался анархист, -- сейчас в Петрограде, может быть, уже льется братская кровь. Неужели же вы откажетесь поддержать своих братьев, неужели не выступите на защиту революции?
На впечатлительную, по преимуществу морскую, аудиторию такие слова не могли не оказать воздействия.
После приезжего оратора с успокоительной речью выступил Семен Рошаль. Когда он взошел на трибуну, вся Якорная площадь застыла в молчании. Каждому было интересно услышать, что скажет этот популярный и остроумный оратор. Но едва Семен со свойственной ему резкостью и прямотой высказался против демонстрации по причинам ее несвоевременности и стал горячо призывать к воздержанию от участия в ней, тысячи голосов закричали "Долой!". Подняли такой шум и свист, что моему бедному другу пришлось оставить трибуну, не закончив выступления. Это был первый и последний случай расхождения Рошаля с массой в его кронштадтской работе. Обычно все его речи имели большой успех, выслушивались с глубоким вниманием и если перебивались в середине, то только аплодисментами или сочувственным хохотом. Не мудрено, что такая неудача глубоко расстроила и даже потрясла Семена.
После него взял слово представитель левых эсеров Брушвит. (Его не следует смешивать с однофамильцем и, может быть, родственником, правым эсером, членом учредилки и участником чехословацкой авантюры. Наш кронштадтский Брушвит был по тем временам довольно левым.) Он очень талантливо владел простонародным, крестьянским языком и тоже был любимым оратором.
Внешне Брушвит довольно благожелательно относился к нам, большевикам, во всяком случае из тактических соображений, боясь повредить своей популярности, никогда не позволял себе выступать против нас. В то время серьезных тактических разногласий между нами и левыми эсерами еще не было, и своей агитацией они обычно только облегчали нашу работу. И на этот раз Брушвит поднялся на трибуну, чтобы развить ту самую точку зрения, которой придерживались мы. Он тоже был против демонстрации. Аудитория быстро поняла его намерения и тотчас устроила ему такую же неприязненную встречу, как и Рошалю. Брушвит, от природы чувствительный, сошел с трибуны, смахивая слезу.
Вслед за ним выступали какие-то неведомые ораторы. Они предлагали немедленно отправиться в казармы, захватить оружие, затем идти на пристань, овладеть всеми наличными пароходами и двинуться в Питер.
-- Время не терпит! -- настаивали они.
Атмосфера Якорной площади накалялась все больше и больше.
Беспокойство за судьбу питерских товарищей, быть может уже проливающих кровь и нуждающихся в поддержке, оказывало магическое действие на толпу. Не было точного представления, во имя чего выступают в Питере. Но достаточно оказалось одного факта этого выступления, чтобы активное чувство товарищества подсказывало кронштадтским массам, что в такой момент они тоже должны быть там -- рядом с питерскими рабочими и солдатами.
Свободное копирование
