Этим летом мне исполнилось семь лет, и я уже более активно участвовал в лагерной жизни, собирал хворост для пионерских костров, ходил в туристские походы, участвовал в работе авиамодельного кружка. Однажды меня привлекли к участию в самодеятельности, вымазанный черной краской, я изображал угнетенного злыми буржуями негритенка.
В те времена в школу поступали с восьми лет. Но мама, используя свою близость к школе, решила отправить меня в первый класс в этом году. Итак, в конце августа мы оба занимались интереснейшим делом, готовились поступлению в первый раз в первый класс, ходили по магазинам и покупали портфель, тетрадки, карандаши и все остальные принадлежности, необходимые для школы. Кто из нас, теперь уже старых людей, не помнит до сих пор этих сладостных минут.
Первого сентября, я, будучи пока еще полноправным членом общества, пошел в школу. К сожалению, эта полноправность длилась всего пять или шесть дней.
Однажды вечером, в начале сентября, мама уложила меня спать. Я не успел уснуть, как в двери позвонили, вошли незнакомые люди, и пригласили маму проехать на некоторое время с ними, для выполнения каких то формальностей. Они обещали привезти ее вскоре обратно. Мама сказала, что она не может оставить дома ребенка одного. Они настаивали. Я, услышав этот разговор, включился в него, и стал убеждать маму, что я сейчас усну, и она может спокойно уехать. Не знаю, то ли мое вмешательство, то ли непререкаемость просьбы пришедших, но мама уехала, и я, действительно, уснул. Среди ночи я был разбужен посторонними людьми, мужчиной и женщиной. Они попросили меня быстро одеться. Мне было объяснено, что мама находится в театре, и попросила этих людей, ее приятелей, привезти меня к ней. Они были со мной вполне приветливы. Мы сели в их машину и поехали, как мне сказали, в театр. Когда мы подъехали, как мне сказали к театру, и мне предложили выйти, я, уже сдружившись со своими провожатыми, спросил - «а почему вы не идете с нами в театр», мужчина мне ответил – «нет, я должен теперь поехать за своим сыном, он у меня тоже любит театр».
То, что происходило дальше, теперь взрослому человеку объяснить трудно. Почему я не плакал, почему не дрался, не царапался, почему не кричал – « а где театр» или « хочу к маме!» Вместо, ожидаемого мною, театра, я оказался в каком то другом учреждении. Я не помню всех подробностей, но обман прошел вполне спокойно. Очевидно, здесь столкнулось несовместимое. С одной стороны детская наивная доверчивость, а с другой стороны жизненный опыт взрослых людей, выдрессированных на безжалостной борьбе с классовыми врагами и их отродьем. У них, конечно же, были отработаны определенные штампы по успокоению и обману детей, чем они умело пользовались. Помню, как меня водили по каким то канцелярским комнатам, где заполнялись какие то бумаги. В одной из комнат со мной беседовал мужчина в форме НКВД, причем в солидном звании. Что я ему мог сказать в свои семь лет, сколько я мог своими "показаниями" навредить своим родителям, до сих пор не знаю, но точит червячок, а вдруг навредил. Убеждаю себя - « да, не нужны были им твои показания, все было решено еще задолго даже до ареста моих родителей. Попавшие в эту трясину уже из нее не выходили». Однако мысль об этом не отпускает. Вот так они оплетали этой паутиной гнусного
соучастия всех, включая малых детей.
Все это происходило, как можно догадаться, глубокой ночью. Далее меня отвели в громадную спальню, более похожую на вокзальный зал, где, на бесчисленном количестве стоявших там кроватей, спали дети примерно моего возраста, там же уложили и меня. Утром нас подняли и отвели на завтрак. Потом мы гуляли в саду, обедали, ужинали. Как выяснилось, это был детприемник, где осиротевших детей собирали и комплектовали из них группы для отправки в дальние детские дома. В этот период детприемники Москвы работали с недопустимой перегрузкой. По ночам привозили все новые и новые партии детей, родители которых попали под каток репрессий.
Что творилось с моей матерью, она мне рассказала много лет спустя, при нашей встрече. Она, после ареста была помещена в камеру и всю ночь не спала, ей казалось, что я утром встаю и сам бегу в школу через десятки уличных переходов и, конечно же, попадаю под машину. Ведь мы выбирали школу не по близости к дому, а по месту ее работы. Не многим лучше были ее мысли и в последующем.
