На следующее утро к зданию гардемаринских классов подошла многотысячная толпа, среди которой больше всего пестрели солдатские шинели. Ей не было видно конца-края. На подъезд вышел начальник Отдельных гардемаринских классов Фролов. Толпа потребовала от него немедленного роспуска всех гардемаринов по домам и безоговорочной выдачи огнестрельного и холодного оружия.
-- Господа, это невозможно, -- попробовал возражать Фролов. -- У нас сейчас экзамены.
-- Какие тут экзамены? -- громко выкрикнул кто-то из толпы. -- Сейчас вся Россия экзамен держит...
Представители толпы храбро вошли в ротное помещение, беспрепятственно захватили винтовки и потребовали ключи от цейхгауза. Мичман Ежов, заведующий цейхгаузом, по обыкновению пьяный, самолично проводил их туда. В общем, все прошло чинно и мирно в отличие от Морского корпуса, где черносотенно настроенные гардемарины под руководством князя Барятинского оказали вооруженное сопротивление, забаррикадировав в своем здании все входы и выходы.
С радостным чувством покидал я затхлые казармы, чтобы присоединиться к восставшему народу.
Пошел в Таврический дворец. Там было необычайно людно: один за другим прибывали полки, заявляя о своем присоединении к революции. Полным ходом работал отдел по снабжению продовольствием частей восставшего гарнизона.
Снаружи дворца, на улице и в сквере, стояла невообразимая толкотня. По внешнему впечатлению можно было подумать, что в распоряжении думского комитета имеются огромные силы. Однако на самом деле эффектно манифестировавшие революционные войска были еще настолько неорганизованны, что с ними легко могла бы справиться какая-нибудь одна, вызванная с фронта и незатронутая политической пропагандой казачья дивизия.
Внутри, в Екатерининском зале, происходили беспрерывные митинги. Ораторской трибуной служили длинные и широкие хоры, выходящие на две стороны: на Екатерининский зал и на зал заседаний. Составлявшая большинство солдатская аудитория встречала каждого оратора возгласами:
-- Кто говорит?
-- Какой партии?
-- Как фамилия? Фамилия оратора?!.
Массы не хотели слушать речи вслепую.
Однажды на хорах появился и, встав в картинную позу, начал говорить довольно пожилой, но хорошо сохранившийся мужчина в высокой светлой папахе, какие в ту пору носили военные чиновники санитарного ведомства и служащие союза земств и городов. На плечи выступавшего была накинута серая николаевская шинель. На вопросы об его имени он громким голосом отчеканил:
-- Говорит член Государственной думы Пуришкевич.
Несмотря на одиозность имени депутата, толпа ему все же позволила говорить.
-- Правительство, оказавшееся не способным справиться с разрухой, в настоящее время свергнуто, -- начал свою речь Пуришкевич.
Короткий смысл длинной речи этого зубра сводился к тому, что он тоже присоединяется к Февральской революции. Неожиданно раздался выстрел: у одного из солдат нечаянно разрядилась винтовка. Пуришкевич продолжал свое выступление и благополучно довел его до конца.
Настроение солдат было праздничным, и одного голословного заявления Пуришкевича о разрыве с поверженным строем, который на самом деле он неустанно защищал до последнего дня своей жизни, было достаточно, чтобы даже этот черносотенец удостоился рукоплесканий.
Свободное копирование
