Мемуарист » Авторы » Irina_Erenburg » Мой дневник во время войны - 17

Мой дневник во время войны - 17

14.05.1942
Москва, Московская, Россия

14 мая.

Продолжается немецкое наступление на Керченский полуостров. Началось наше на Харьков. Дай бог.

Были Лирсановские девочки. «Кто красивей, кто лучше?» Читала по радио о Зое. Умеренно врала. Была у мамы.

Сегодня сведения лучше. Наши приближаются к Харькову. Я уже окрылилась. А может быть, Боря совсем не там. Но чтобы как-то жить, нужны проблески. Спокойной ночи, мой родной.

Сидела четыре часа Алигер[1]. Она рассказывала о Ленинграде. На стенах приказы и объявления: легкий гроб, там же тележка. Обмен вещей на продукты. Разговор о героизме. Женщины в детдоме носят детей на руках, т. к. детям предписывали движение, а они от истощения не могли двигаться. Сами женщины тоже еле ходили. Мать убила более слабого ребенка, чтобы прокормить второго. Девочка не понимает, почему арестовали мать. Читала свои стихи. Ленинградские. Два хороших. Радуется, что у нее есть дочка. О своем горе говорит уже спокойно, рассудительно. Отболело.

Был Каплер. Много жаловался на руководство кино.

В сводке все еще не объявлено взятие Керчи. Может, еще и нет. На Харьков двигаемся, но ничего крупного не взято.

Была в Облздраве. При мне пара просила мальчика. У них козочка и садик. 14 лет женаты, а детей нет. Женщина, которая занимается распределением детей, предана своему делу, говорит о детях с любовью. Или старая дева, или бездетная. В кабинете ночевали двое из фронтовой редакции. Квартира — проходной двор. Поля[2] получила от дочки письмо — в Переяславле учится на зенитчицу. Нас не только не бомбят, но нет даже выстрелов. Непонятно. Москва потрясающе беспечна, как говорит Алигер. Это опасно. В Ленинграде героизм — желание выжить.

Поволоцкая в сумасшедшем состоянии, боится, что Беню не успели эвакуировать из Крыма. Я ее понимаю как никто.

До чего странно ко мне относится мама. Совершенно не доверяет, вообще все перешло на чисто бытовые отношения. Тоня Бальтерманц рассказывала, как она была «чуждым элементом», не могла учиться и с отчаяния вышла замуж. Первого мужа терпеть не могла, он ее бил.

Получила открытку из Ульяновска от Белоконя, он приходил ко мне с Шурой Космодемьянским и еще несколькими ребятами. Значит, матери Зои мало дочери-героини, ей нужно, чтобы сын сгорел в танке! Чудовищно, но Шура едет на фронт танкистом. А ведь и Зоя и Шура любили музыку, книги, любили жизнь. Может быть, Шура не погибнет?

Плохая сводка: немцы начали контрнаступление — Изюм, Барвенково. Вот и кончилась радость нашего наступления на Харьков. Целый день хожу в угнетенном состоянии. Написала плохо для радио о товариществе на фронте. У мамы — сплошной огород. И разговор о картошке.

Встретила Алю[3]: о Семе.

У Ильи: слухи о нашем наступлении на Можайск. Плохо с Дальним Востоком. Ничего радостного впереди. Люба в хорошем настроении. Купила мне красный плащ.

Миля[4] рада, что работает. Сава гордо «не успевает» для радио.

Дома: тоска, плакала, спала. Звонил Эльсберг[5]: матери Захара урезал Храпченко[6] с тысячи до шестисот. Жалеет.

Написала о конюхе. Намазала пол. Завтра все то же. И еще, может быть, о Керчи. Она давно взята, а у нас пишут, что бои в городе.

Спокойной ночи, мой родной. Что же это такое?

[1] Во время войны я часто виделась с Маргаритой Алигер, она меня расспрашивала о Зое Космодемьянской, после войны с нею подружился и Илья.

[2] Лифтерша в нашем подъезде в Лаврушинском. Лифт тогда не ходил. Она делилась со мной своими заботами, расспрашивала о Боре, искренне сочувствовала мне.

[3] Альсгута [Альсгута — дочь Якова Мазе, Главного московского раввина после революции, известного защитника интересов евреев в первые годы советской власти.(Прим. ред.).], она же Аля, жена Овадия Савича [Савич Овадий Герцович (1897–1967) — поэт, писатель, переводчик, ближайший друг И. Г. Эренбурга.(Прим. ред.).]. В нашей семье их называли Савами и кроликами. В начале войны они жили на Арбате, в одной квартире с юристом Семеном Шварцем — мужем покойной сестры Али. Более несхожих людей трудно себе представить. Они не ладили друг с другом, и Аля, «дитя террора», как ее прозвал Боря, вечно жаловалась на своего шурина. Савич был ближайшим другом Ильи, первым читал его рукописи и делал на полях свои замечания. Сава был хорошим стилистом. Он был сверхинтеллигентным и начитанным человеком. В юности он мечтал быть актером, но стал писателем. Недавно наконец переиздали его великолепный роман «Воображаемый собеседник».

[4] Эмилия Вульфсон-Грановская — подруга Любы. Она приехала в Москву с детьми-близнецами незадолго до войны. Ее муж (скульптор) оставался в Париже.

[5] После смерти Сталина начали выходить писатели из лагерей, и выяснилось, что критик Эльсберг писал на них доносы.

[6] Храпченко занимал какой-то высокий пост в руководстве культурой. Почему он урезал пособие беспомощной Ревекке Хацревиной — не знаю, но от него мы все зависели.

Опубликовано 18.01.2017 в 17:35