В приёмной комиссии я работала секретарём в первое лето (1968 год), когда мне ещё не полагался отпуск - стаж работы был менее 11 месяцев, и второе (1969 г.), когда двухмесячный отпуск был слишком велик - для поездок куда-то не было достаточно денег, а проводить всё лето в городе или на родительском мичуринском - так лучше потратить его часть на подработку в приёмной.
Мы дислоцировались в огромном холле первого этажа института, где в холодный сезон размещалась раздевалка. Вешалки были убраны, наши столы тянулись вдоль барьера, каждому факультету отводилось несколько столов, за которым секретари и располагались.
Перед началом работы все работники, занятые абитурой и приёмными экзаменами, собирались у проректора по учебной работе, где председатель комиссии проводил инструктаж. Наряду с рутинными наставлениями там были и необычные. Например, давались ЦУ относительно абитуриентов-корейцев.
В те годы на Сахалине, Курилах и в других районах Дальнего Востока проживало много корейцев. Они по разным причинам жили в Союзе, хотя имели северокорейское гражданство. Вот насчет их детей, желающих поступить в советские вузы, и вводились негласные запреты. Чтобы не вызывать обострения отношений с «братской страной», не вызывать международного интереса к этому вопросу, но в то же время ограничить до минимума прием в студенты граждан чужого государства (за них же никто не платил!), членам приемных комиссий «рекомендовалось» всячески препятствовать успешной сдаче вступительных экзаменов этими абитуриентами. Они все заканчивали наши советские школы, и среди них было достаточно умных и подготовленных ребят. Помню пухлое от слез лицо хорошенькой кореянки, получавшей у меня документы: она уже сдала несколько экзаменов на отлично, когда в ректорате спохватились, и девочку грубо остановили, поставив ей двойку на последнем экзамене. Это было, в общем-то, жестоко - она не могла с таким результатом передать экзаменационный лист даже в техникум, где экзамены тоже уже закончились, и теряла целый год. А ведь это восточная девушка. За этот потерянный год вполне возможно, что родители вынудят ее выйти замуж, и умненькая кореяночка не сможет продолжить образование.
В приемной комиссии собирались все экзаменационные работы, и особенно мы потешались, когда читали сочинения абитуриентов. Хотя наша страна и считалась самой читающей в мире, но многие выпускники не знали литературных первоисточников, как впрочем и сейчас. Помню, как мы смеялись над сочинением одного парня. Он довольно сносно сдавал экзамены по точным наукам. Но вот сочинение... Его проверка произвела переполох в комиссии. Тема народа, связанная с Отечественной войной 1812 года, раскрывалась у вчерашнего школьника через партизанские отряды, пускающие под откос поезда, и парашютистов-разведчиков, сбрасываемых над вражескими территориями. Заканчивалось это произведение уверением, что только под руководством КПСС была возможна победа над Наполеоном. Ошибки стилистические и грамматические пестрели почти в каждой строке. Но абитуриенту поставили все же тройку, и он стал студентом. Что было с ним дальше - не знаю.
Однажды к барьеру, за которым располагался "мой факультет", подошел высокий, красивый мальчик с тростью, рядом маленькая, худенькая женщина с огромными глазами, в которых застыл горестный вопрос. Они не были горожанами краевого центра, приехали откуда-то из глубин Дальнего Востока. Сдали документы и ушли. А через несколько дней пришли снова документы забирать. «Почему?» - спросила я. Мальчик, опустив голову, отошел, а мать каким-то смирившимся голосом сообщила, что сын ее перенес операцию по поводу саркомы бедра, и ему отказывают в приеме документов по медицинским показаниям. Мне кровь ударила в голову. «Не забирайте, пожалуйста, сегодня документы, - попросила я их. - Надо бы справиться - тут что-то не то». Они ушли, а я помчалась на прием к Даниловскому, ректору, к которому уже протоптала дорожку, когда выпрашивала комнату в общежитии. «Почему этого юношу не принимают в институт?» - задала я вопрос, едва усевшись на стул для посетителей. - «Вы знаете, что у него была саркома, и ему осталось жить несколько месяцев?» - «Это не причина. Почему такая уверенность, что ему осталось жить всего ничего? - строптиво возразила я. - У меня тоже была саркома, а я живу уже десять лет!»…
Документы у мальчика приняли, и он успешно поступил в институт. Я держала его в поле зрения, пока он учился. Потом он исчез. Пошла в деканат: "Где такой-то студент?" - "Обострение, наверное, метастазы. Он уехал домой"...
Юноша умер через полгода.
Не знаю, во благо ли я отстояла его тогда. Быть может, лучше бы он провел эти последние месяцы дома, рядом с родителями. Этот юноша - рубец на моем сердце. Нужно ли было вмешиваться?
Было ещё одно знакомство, немного скрасившее тогда мою тоску о нужности людям. В приемной комиссии я познакомилась с двумя абитуриентками. Обеих звали Танями. Обе статные, высокие, но одна Таня - просто русская красавица: гладкопричесанные светлые прямые волосы, круглое свежее лицо, синие большие глаза... Только крепкая спортивная фигура отличала её от кустодиевских пухлых "девушек на Волге". Другая - чуть ширококостная, но с прекрасной фигурой, черными, вьющимися волосами, спускающимися волной на спину, белозубой радостной улыбка. В этой компании синеглазая Таня была главной, а вторая - все время смеялась. Они мне понравились сразу, когда ещё сдавали документы. Проставляя в экзаменационных листах отметки за письменные экзамены, я всегда останавливалась на этих двух Танях, и когда они приходили за экзаменационными листами - поздравляла их. Однажды призналась, что болею за них. Девушек это поразило: я ж была для них просто служащей. Они, конечно, не знали, что с ними работают преподаватели, недавно сами бывшие студентами. Сдав все экзамены, Тани притащили мне букет цветов и конфеты, и я пригласила их домой. Мы тогда хорошо посидели втроём, отметили их поступление. Пока я работала в институте, мы с этими девушками часто встречались. Они дружили весь первый курс, но уже на втором я встречала их поодиночке, каждую - в сопровождении парня.
