6 апреля 1911. Кочеты.
Живу им. Весь день почти думаю о нем, пишу о нем, читаю о нем. Только не говорю о нем.
И не то чтобы был у меня особенный подъем духа — нет. Просто все самые мелочные, как и самые высокие, мысли мои полны им. Его жизнь и его личность — это такая громада, такое богатство, что как ни старайся — всего его никак в себя не воспримешь. Тут читаешь и тут о нем думаешь, а туда повернешься — опять громоздятся недосягаемой величины громады.
Сколько у него неспрошенного! Сережа правду говорит: много сделано непоправимого. По-моему, много пропущено незаполнимого теперь. Этому виной мое легкомыслие и лень, а отчасти моя деликатность, которая заставляла меня бояться надоедать ему, оттирать от него людей, которые, иногда мне казалось, — более меня ему интересны и нужны.
Я недостаточно верила в его любовь ко мне. Я помню, прошлой осенью в Кочетах он говорил мне что-то о моем приезде в Ясную и я у него спросила: «А разве ты рад мне?» — и он так горячо сказал мне: «Без памяти рад бываю». И прибавил что-то вроде того, что «жду не дождусь, когда ты приедешь».
Теперь возле меня живет тоже из ряда вон выдающееся существо. Не просмотреть бы мне и ее. Это Таня.
Я не могу ошибаться в том, что это очень тонкая духовная организация. И я чувствую на своей ответственности направление ее.
Бедный ее отец без памяти ее любит и с своим умом понимает, какой вред ей принесет баловство, к которому она всякого располагает, и иногда на меня нападает за то, что я ее слишком балую. А я искренно думаю, что он это делает гораздо больше меня.
Сегодня, читая биографический очерк папа в книжке «Последние дни Л. Н. Толстого», чувствовала, как я похожа на него, в очень бледном, разжиженном виде. Но в том месте, когда он говорит о своих недостатках и одном качестве, — я так и чувствую себя. Во мне только почти отсутствует честолюбие.
Я часто думаю, что ни я, ни Таня не повторим его и не продолжим его дела. Но я мечтаю о том, чтобы у Тани родился сын, который был бы человеком, продолжившим дело своего прадеда.
Свободное копирование
