10 декабря 1909.
Уехал папа из Кочетов 3-го июля. Мне кажется, ему было хорошо у нас: было мало посетителей, никто не вмешивался в его умственную работу, не понукал его и не распоряжался им. Он был совершенно свободен, а кругом себя чувствовал любовь и ласку и желание каждого ему угодить. Мне все время хотелось сделать ему один вопрос, но я не смела и ждала случая, когда это выйдет легко и естественно. И это вышло, когда я провожала его на Мценск. Мы ехали вдвоем в маленькой коляске тройкой, и он очень восхищался и погодой, и местностью, и лошадьми, и спокойствием коляски. И кое-что расспрашивал меня о моей жизни. Как-то спросил у меня о чем-то, начавши фразу со слов: «Я хотел спросить у тебя об одной интимной вещи»… когда я ему ответила (я даже не помню сейчас, о чем он спрашивал. Мне было очень легко ему ответить), я ему сказала: «вот и мне хочется спросить у тебя об одной интимной вещи». — «Что такое? Я тебе с удовольствием отвечу».
— Почему ты хочешь, чтобы после твоей смерти твои наследники отказались бы от права литературной собственности и от земли?
«А почему ты знаешь, что я этого хочу?»
— Ты сам раз при мне сказал: на что мои сыновья надеются? Ведь если на книги… и не докончил. И я поняла, что ты хочешь сделать завещание в этом духе. (Кроме этого, мне Саша показывала выраженное в дневнике его это же желание, но чтобы не подводить Сашу, я не сказала об этом.)
«А почему ты меня об этом спрашиваешь?»
— Потому что боюсь, что твое желание, чтобы мои братья сделали то, чего ты не сделал, не возбудило бы дурного чувства. Ты сам не сделал этого и при жизни не просишь твоих наследников это сделать.
— Да, но я думаю, что смерть моя смягчит их.
— Тогда пусть они сами это сделают. Все знают, что ты всю жизнь желал этого, и те, которые хотят и могут, пусть сделают это добровольно.
— Да ведь собственно завещания у меня нет. Я это записал как желание. По закону оно не обязательно.
— Я знаю. Но тем, кто не будет в силах подчиниться этому желанию — будет тяжело идти против него, когда оно так категорично выражено.
— Да, да, я подумаю. Я тебе очень благодарен, что ты мне сказала. Я посмотрю, где это у меня записано.
На этом разговор остановился, и мы перешли на другие темы.
Как-то зашел разговор о том, что иногда для блага одних забываешь о других. Я говорю:
— Да, вот как с вопросом, о котором мы говорили.
— Какой вопрос?
— Да вот ты хотел бы, чтобы братья отдали землю мужикам, для мужиков.
— Ах нет! Это я должен признаться, из-за реабилитации… Впрочем — какая тут реабилитация.
Я повторила:
— Какая тут реабилитация? Скажут: сам не сделал, а от детей потребовал.
— Да, да, конечно.
Потом в Ясной, когда я там была в июле и общее настроение было очень тяжелое, он мне как-то сказал, что ему страшно тяжела земельная собственность. Я была очень поражена.
— Папа! Да ведь ты ничем не владеешь?
— Как? А Ясной Поляной?
— Да нет! Ты же ее передал своим наследникам, как и все остальное.
Он меня остановил и сказал: «Ну, расскажи же мне все, как обстоят дела». И я ему рассказала, как Ясная сперва была им отдана мама и Ваничке пополам и как по смерти Ванички его часть перешла пятерым братьям. Он слушал с большим вниманием и только переспрашивал меня — наверное ли я знаю то, что говорю. Я это утверждала наверное и предлагала дать ему доказательства.
В конце разговора я сказала ему, что он, вероятно, очень рад, что это так, но он сказал: «Нет, я хотел делать дарственную мужикам».
Это был один из тех периодов, когда он особенно сильно и болезненно ощущал всю тяжесть своей жизни в относительной роскоши, тогда как всей душой хотел жить просто.
Свободное копирование
