Между сосен не росла трава, вся земля была усеяна мертвыми ломкими иглами и прошлогодними, будто посеребренными шишками. Сосны, очень высокие, прямые, голые чуть не до самых маковок, казались обгоревшими.
Когда неосторожно сожмешь плотву, вытаскивая крючок, из ее брюшка выбрызгивается нежная, розовая, мелкокрупитчатая икра.
Отражение низкой оранжевой луны на воде было похоже на освещенное окно.
К вечеру вода в озере стала сизой и грозной.
В страшной выси проплыла журавлиная стая и отразилась в воде.
Ночью: рыболов встряхивал «паука», и мелкая плотва подпрыгивала в сети, словно серебряные монетки.
Шест гнулся от тяжести воды, которая тут же с сухим шелестом вытекла из сети «паука».
Старик опустил «паука» на воду. Плоское сетчатое дно не потонуло сразу, вода лишь вспучилась в ячейках сети. Тогда старик снова поднял и с силой опустил «паука». Вода хлынула в сеть и утащила ее на дно.
Дворна я утка, дика я утка (Подсвятье).
Гриша, когда напивается, грассирует, как француз.
В кухне, у входа, лежала телячья шкура, черная, с белыми пятнами; под рукомойником стояла бадейка, полная тускло-зеленых огрызков малосольных огурцов, картофельной кожуры, размокших окурков, искрошенных червивых дубовиков и еще какой-то кисло воняющей дряни.
Анатолий Иванович обшил дом деревянными светлыми плитами, которые издали кажутся мраморными.
Подбитая утка стала колом, пустив ноги книзу и растопырив крылья, она словно тормозила падение.
В траве лежало раздутое твердое тело мертвой кряквы.
Подбитая кряква нырнула, затем вынырнула и снова ушла под воду, выставив наружу лишь кончик клюва. Волна не давала уследить за перемещением крошечного темного торчка, и мы на чистом потеряли подранка.
Утро пришло без зари. Перед восходом солнца посмерклось, будто настал вечер.
Девочка писала единицы и нолики, потом восторженно кричала матери: «Мама, иди, я тебе кругаля покажу!…»
Болотный лунь с маленькой, изящной головой очень медленно пролетел над шалашом.
Свободное копирование
