21 июня
Со всеми болезнями и горестями напутала в издании 15-го тома девятого, дорогого издания и очень этим взволновалась; не знаю еще, как выпутаюсь. Я забыла, что то, что составляло добавление к 13-й части, тоже не вошло в дорогое издание, и начала прямо с 14-й части. Теперь придется добавлять в конце, внося все без системы и без последовательности годов. Слишком много должна вмещать моя голова, и все идет хорошо, пока все благополучно. "И на старуху бывает проруха", говорит пословица; и вот у меня "проруха", а все от болезней Льва Николаевича и разъездов по разным местам, где он жил, куда ездил и где болел.
Посылала за Надей Ивановой, читала с ней корректуры. Часа три играла на фортепиано. Льву Николаевичу получше, со всяким днем температура ниже, сегодня 37 и 3, но он очень жалуется на слабость и был сегодня не в духе, на все сердился. Начал есть, в виде лекарства, по совету Вестерлунда, по яйцу в день, и ему это неприятно, но слабость и немощь тоже неприятны.
Вечером ходили все купаться. Возвращалась я одна, сумерками, лесом, и так вдруг затосковала душа о Ваничке, о сестре Тане, о многом утраченном в жизни, об утраченном и испорченном в моем собственном сердце, о том, что еще друг -- моя дочь Таня -- уйдет от меня, порвет со мной ту сильную, тридцатичетырехлетнюю любовную связь, которая была между нами.
И вдруг рыдания поднялись в моей груди и горле, я стала громко стонать среди леса, одна; я думаю, птицы, и те перепугались от моих воплей и слез. Самые больные -- это одинокие слезы и страдания, о которых никто никогда не узнает. -- Потом мне стало страшно, я все слышала в лесу чьи-то еще другие стоны. Это умершие чьи-нибудь души мне вторили, или отсутствующие.
Приезжал Дунаев и с ним Дигрихс, брат Гали Чертковой, только-что оставивший военную службу по убеждениям.
Затмение луны, на которое я смотрю в окно... Уже стало меньше...
Свободное копирование
