авторов

1498
 

событий

206271
Регистрация Забыли пароль?
Мемуарист » Авторы » Arhiepiskop_Luka » Я полюбил страдание - 61

Я полюбил страдание - 61

06.05.1930
Ташкент, Узбекистан, Узбекистан

23 апреля 1930 года я был в последний раз на Литургии в Сергиевском храме и  при чтении Евангелия вдруг с полной уверенностью утвердился в мысли, что в этот  же день вечером буду арестован. Так и случилось, и церковь разрушили, когда я  был в тюрьме.

В своей знаменитой пасхальной проповеди св. Иоанн Златоуст говорит, что Бог  не только "дела приемлет", но и "намерения целует". За мое намерение принять  смерть мученическую да простит мне Господь Бог множество грехов моих!

23 апреля 1930 года я был вторично арестован[1]. На допросах я скоро убедился,  что от меня хотят добиться отречения от священного сана. Тогда я объявил  голодовку протеста. Обычно на заявления о голодовке не обращают внимания и  оставляют заключенных голодать в камере, пока состояние их не станет опасным, и  только тогда переводят в тюремную больницу. Меня же послали в больницу уже рано  утром после подачи заявления о голодовке. Я голодал семь дней. Быстро нарастала  слабость сердца, а под конец появилась рвота кровью. Это очень встревожило  главного врача ГПУ, каждый день приезжавшего ко мне. На восьмой день голодовки,  около полудня я задремал и сквозь сон почувствовал, что около моей постели стоит  группа людей. Открыв глаза, увидел группу чекистов и врачей и известного  терапевта, профессора Слоним. Врачи исследовали мое сердце и шепнули главному  чекисту, что дело плохо. Было приказано нести меня с кроватью в кабинет  тюремного врача, где не позволили остаться даже профессору Слоним.

Главный чекист сказал мне: "Позвольте представиться  -  Вы меня не знаете  -  я  заместитель начальника Средне-Азиатского ГПУ. Мы очень считаемся с Вашей большой  двойной популярностью  -  крупного хирурга и епископа. Никак не можем допустить  продолжения Вашей голодовки. Даю Вам честное слово политического деятеля, что Вы  будете освобождены, если прекратите голодовку". Я молчал. "Что же Вы молчите? Вы  не верите мне? " Я ответил: "Вы знаете, что я христианин, а закон Христов велит  нам ни о ком не думать дурно. Хорошо, я поверю Вам".

Меня отнесли не на прежнее место, а в большую пустую больничную камеру.  Загремел замок, и мне казалось, что я остался один. Но вдруг услышал глухие, все  усиливающиеся рыдания и спросил: "Кто плачет? О чем плачете? " И услышал  прерывающиеся рыданиями слова: Как же мне не плакать, видя Вас? Ведь мы уже  давно напряженно следим за Вашей судьбой и высоко ценим Ваш подвиг. Я член  центрального комитета партии социалистов-революционеров.

Не успел он кончить, как загремел замок и в камеру вошел начальник секретного  отдела ГПУ. Он сказал эсеру, что его повезут в Самарканд, где он был арестован,  и там освободят. Даже опытный в делах ГПУ эсер поверил этому. Он голодал уже  девятнадцатый день и дошел до того состояния расслабления воли к сопротивлению,  жалости к себе и страха смерти, которые неизбежны у долго голодающих. Его на  несколько дней оставили в Самарканде и, конечно, не освободили, а увезли в  Москву. Не знаю, что было дальше с ним.

Меня, конечно, тоже не освободили, вопреки честному слову "политического  деятеля".

Дня два-три я получал обильные передачи от своих детей, а потом отказался от  них и возобновил голодовку. Она продолжалась две недели, и я дошел до такого  состояния, что едва мог ходить по больничному коридору, держась за стены.  Пробовал читать газету, но ничего не понимал, ибо точно тяжелая пелена лежала на  мозгу.

 



[1] Городские власти хотели избавиться от Владыки Луки, епископа на покое,  профессора, лишенного студенческой аудитории, ученого, чьи книги не печатались,  хотели изгнать из города еще одного несломленного христианина. В 1929 году стали  искать повод, чтобы выслать Владыку Луку. ГПУ не нуждалось в реальных нарушениях  государственных законов, и вскоре представился повод для ареста влиятельного  епископа, используя который можно было получить также некую политическую выгоду.  Было сфабриковано нелепое обвинение епископа.

Профессор-физиолог И. П. Михайловский, потеряв в 1924 году сына, заболел  буйным помешательством. Он просил, чтобы его убили; будучи ранее верующим  человеком, он дошел до безумного ропота на Бога и хулы, изрубил топором иконы.  Он отказался хоронить сына, заявил, что воскресит его, и занялся опытами с  переливанием крови. Профессор пропитал формалином тело мальчика и поместил у  себя на кафедре в шкафу, завернув в тростниковую циновку. Он покупал мертвому  одежду, обувь, сладости. Михайловский стал грубым и жестоким, случалось, бил  жену и детей. Супруга ушла от него. Через пять лет он женился на девушке  двадцати лет и обвенчался с ней в церкви. Вскоре несчастный профессор  застрелился.

В тот же день его молодая вдова пришла к епископу Луке, рассказала о  самоубийстве и со слезами просила Владыку ходатайствовать, чтобы Михайловского  отпели и похоронили по-церковному. Владыка Лука не был правящим архиереем,  поэтому он и не мог дать разрешение на такие похороны. Пожалев несчастную  женщину, он написал записку митрополиту Арсению. Владыка Арсений ответил: "По  прежним законам требовалось врачебное удостоверение, удостоверяющее психическую  ненормальность застрелившегося, в каковом случае возможно церковное погребение".  Епископ Лука написал на листочке с именной печатью: "Удостоверяю, что лично мне  известный профессор Михайловский покончил жизнь самоубийством в состоянии  несомненной душевной болезни, от которой страдал он более двух лет. Д-р мед.  Епископ Лука. 5.VIII. 1929".

Советский следователь, ведущий дело Михайловского, предпочитал по  политическим причинам иметь дело не с самоубийством, а с убийством; и была  обвинена вдова профессора. В печати появились фельетоны об этой трагедии, где в  качестве причины убийства указывалась религиозность второй жены Михайловского,  якобы, ярого атеиста, и делались недвусмысленные политические намеки. Делом  заинтересовались и в Москве, оно было направлено на доследование, в ГПУ решили  превратить его в дело политическое и антицерковное. К нему был привлечен и  Владыка Лука. Данное им удостоверение стало основным использованным для  обвинения документом.

Епископ Лука из камеры послал следователю записку: "Прошу Вас принять к  сведению, что я совершенно не верю в серьезность моего обвинения по делу  Михайловского. Причиной моего ареста, конечно, послужил мой ответ п-ру Г.  (Гольдовскому) при его последнем визите ко мне..." На эту, как и на другую,  записки ответа не последовало. Следователь ГПУ одного за другим вызывал в свой  кабинет крупнейших медиков города, желая получить "научно-обоснованные"  показания о конфликте Войно-Ясенецкого с "материалистом" Михайловским. Но учёные  упорно говорили о психической несостоятельности Михайловского, а об епископе  Луке давали отзывы очень уважительные и даже почтительные. Не было никакого  конфликта и быть не могло.

Некий помощник прозектора на кафедре проф. Михайловского, безграмотный  деревенский парень, который, однако, был партийным активистом, привлеченный к  делу догадливым новым следователем, дал нужные показания, в которых, в  частности, говорилось: "Опыты профессора И. П. Михайловского резко бьют по  религиозным устоям, жена профессора религиозная, выданная заведомо ложная  справка о "душевном расстройстве" профессора Михайловского профессором-медиком  Ясенецким (Лукой) может быть истолкована во 1-х с целью скрытия уголовного  преступления, убийства Михайловского, выставив на первый план самоубийство на  основе душевного расстройства, имевшегося уже в течение двух лет,  -  убийство с  целью устранения Михайловского, исходя из охраны религиозных устоев... и т. д.  ".

Профессора Слоним и Рагоза подали следователю Плешанову официально заверенную  справку о том, что В. Ф. Войно-Ясенецкий страдает склерозом аорты,  кардиосклерозом и значительным расширением сердца. Лучшие терапевты Ташкента  писали, что "Войно-Ясенецкий по роду своего заболевания нуждается в строгом  покое и длительном систематическом лечении". О том же писал доктор медицины В.А.  Соколов, лечивший Владыку от декомпенсации сердца. Заявлениям врачей не уделили  никакого внимания. Дочь подследственного Елена Валентиновна просила разрешения  повидать отца, чтобы передать ему необходимые сердечные лекарства. Последовала  резолюция: "Оставить без последствий". Епископ Лука просил следователя разрешить  ему получать научные книги. На заявлении пометили: "Отказать". В переполненной  камере, где нечем дышать, Владыка Лука потерял сознание после допроса. Тюремная  администрация сделала вид, что ничего не произошло.

Через несколько дней после обморока Владыку Луку поднимают с нар и ведут в  кабинет следователя Плешанова. Ему читают вновь составленное обвинительное  заключение:

"Город Ташкент, 1930 год, июля 6 дня

... И принимая во внимание, что Войно-Ясенецкий... изобличается в том, что 5  августа 1929 года, т. е. в день смерти Михайловского, желая скрыть следы  преступления фактического убийцы Михайловского  -  его жены Екатерины, выдал  заведомо ложную справку о душевно-ненормальном состоянии здоровья убитого, с  целью притупить внимание судебно-медицинской экспертизы, 2) что соответственно  устанавливается свидетельскими показаниями самого обвиняемого и документами,  имевшимися в деле, 3) что преступные деяния эти предусмотрены ст. ст. 10-14  -   пункт 1 ст. УК УзССР

. . . ПОСТАНОВИЛ

гр. Войно-Ясенецкого Валентина Феликсовича привлечь в качестве обвиняемого,  предъявив ему обвинение в укрывательстве убийцы, предусмотренном ст. ст. 10-14  -   186 п. 1 УК УзССР.

Уполномоченный Плешанов

Согласен Нач. СО Бутенко

Утверждаю СОУ Каруцкий"

Владыка Лука стоя слушает весь этот вздор. С него градом льет пот, от  слабости дрожат руки, подгибаются колени, но он находит в себе достаточно сил,  чтобы, обмакнув в чернила перо написать под печатным текстом: "Обвинение мне  предъявлено 13 июня 1930 года. Виновным себя не признаю". Через несколько часов  епископ Лука был уже в тюремной больнице. У него окончательно сдало сердце.

Владыка Лука провел год в тюремных камерах, лишенный книг, передач с воли,  свиданий с близкими. Следствие было закончено, но в ГПУ еще что-то  согласовывали. Зимой в душных тюремных камерах стало сыро и холодно. Архиепископ  Лука болел. Его несколько раз отвозили в больницу, затем опять на допросы. Затем  из внутренней тюрьмы ГПУ перевели в общую. Только 15 мая следующего, 1931, года  последовал протокол Особого Совещания коллегии ГПУ. Три неизвестных человека  заочно постановили: "... Войно-Ясенецкого Валентина Феликсовича выслать через ПП  ГПУ в Северный край сроком на три года, считая с 6 мая 1930 года". Екатерина  Михайловская лишалась проживания в 12 пунктах и высылалась в Читинский или  Омский район сроком на три года.

Владыка Лука трижды писал следователю и его начальству и просил заменить ему  ссылку в Сибирь высылкой в Среднюю Азию или Китайский Туркестан, но ему было  отказано.

В "рабоче-крестьянской" прессе дело Михайловского получило небывалое  освещение. По "социальному заказу" был написан целый ряд художественных  произведений: роман Борисоглебского "Грань", пьеса Тренева "Опыт, драма Б.  Лавренева "Мы будем жить! "  -  в каждой из которых гениальный ученый-материалист,  приблизившийся в своих открытиях к достижению оживления умерших становился  "жертвой религиозного фанатизма". Ученые даже выступали в печати по поводу  абсолютной ненаучности этих сочинений.

Опубликовано 21.11.2016 в 11:48
anticopiright Свободное копирование
Любое использование материалов данного сайта приветствуется. Наши источники - общедоступные ресурсы, а также семейные архивы авторов. Мы считаем, что эти сведения должны быть свободными для чтения и распространения без ограничений. Это честная история от очевидцев, которую надо знать, сохранять и передавать следующим поколениям.
© 2011-2025, Memuarist.com
Idea by Nick Gripishin (rus)
Юридическая информация
Условия размещения рекламы
Поделиться: