21 августа.
Вчера была годовщина Седана. Вчера же и наш Седан у Лаояна, Куропаткина разбил Куроки, и наша армия очищает Лаоян, оставляя там все орудия, все запасы. Кампания кончена. Флот уничтожен, армия наполовину уничтожена. Наши потери, вероятно, доходят до 30 т. Сегодня говорили в городе, что два корпуса сложили оружие. Если это так, то чего лучше! Режим показал себя с самой блестящей стороны. Какие же теперь потребны условия для того, чтоб придти в какое нибудь равновесие? А возможно, что Англия не пустит нашу эскадру или поставит перед нами такие придирки, что мы заключим позорный мир. Довоевались, нечего сказать! Куропаткин стоял за Лаоян, как за каменную гору, а его взяли чуть не в один день. Как-то он, бедный, теперь себя чувствует, когда мы здесь не можем найти себе места сопереживаемых событий. Целый день, как в лихорадке. В городе самые зловещие слухи. Не уснешь ночью.
Область права, правомерного существования — вот что необходимо для всех. Самодержавие стало давно фикцией. Государь сам находится во власти других, во власти бюрократии и не может из нее вырваться. Если семья гнетет иногда своего бессильного главу, то глава империи, в которой произволу столько, и подавно находится под этим гнетом. Бедовое у нас дело. А что такое печать? Сегодня Булгаков вычеркнул из фельетона Меньшикова о бесполезности отсылки в Манчжурию табаку, потому что табак посылает императрица. Дело не в императрице, а в той стадности, которая подражает ей.
До 4 утра все говорили в редакции, изучали карту, приходили в отчаяние, бранили Куропаткина, называли его бездарным, и проч., и проч. Все были бледны, измучены. Боялись больше всего того, чтоб армия не была отрезана. А это, вероятно, случится. Телеграммы уже это предсказывают. Может, теперь, когда я это пишу, в пятом часу утра, трагедия уже закончена. Мы, может быть, потеряли армию.
Свободное копирование
