10 февраля.
В «Нов. Вр.» необыкновенно неприличны рекламы Плющика-Плющевского бенефису Андросовой, которая дает «Федору» Сарду. Старается тайный советник, ужасно старается.
Ездил на Сухаревку. Рассказ Горького «Дружки» в эти дни на улицах не давал покоя. Всюду: «Интересный рассказ Горького», или «Максим Горький». Мужики, мальчики, девочки с этой брошюрой. Я купил его. История двух воров. Один чахоточный, который умирает в овраге. Хорошо рассказано. Вчера говорили, что продается его рассказ гектографированный нецензурный.
Скучно. Идем ли мы в политике внешней вперед? Едва ли! Во внутренней? И подавно! Чорт ногу сломит! Бездарность непроходимая. Известия о Толстом неутешительные.
Поехал в другой раз под Сухаревку. Оборванец кричал: «Максим Горький — всемирный писатель». Потом обратился ко мне с предложением стих. Баркова и надул, хотя только на 3 руб.
В 10 час. вечера вчера по Никольской провели целую толпу арестованного народа. Бухарский эмир как раз следовал за этой толпою. Говорят, и сегодня на Моховой полиция и беспорядки не кончились.
«Три сестры» Чехова. Скучно, кроме 1-го акта. Публика часто смеется над пьяным доктором. В 4-ом он скучен и подл. Вересаева предупредил Чехов, выставив доктора, который ничего не знает, все забыл, морит людей и утешается тем, что все мы не живем, а только кажется, что живем.
Много монологов скучных, повторительных у Вершинина, у Андрея. Два мужа: она честная, она благородная, и т. д. 2-ое дейст.: игра свечек, ряженки, песни; 3-е действие: пожар, 4-е: дуэль и уход полка. Бой часов, музыка, набат, скрипач и поющая девица, которую метлой выгоняет дворник для удовольствия публики. Я приглядывался к публике. Никто и не думает плакать. Три сестры на сцене плачут, но публика нимало. Все какая то дрянь на сцене. На сцене должны быть трагические личности. Говорят, что «трагедия — скука», нимало. Живут, как и миллионы живут у нас и везде. Мечтают о Москве, о профессуре, о науке, о любви. Немирович «В мечтах» вышел из философии полковника. Уходишь из театра с удовольствием, освободившись от кошмара, от глупых и пошлых людей, от мелочей, от пьянства, от мелкой суеты и измен. Какая разница между этими сухими сценами с претензиями и сценами Гоголя и Островского, которые тоже рисовали мелких людей и мелкие страсти. Там юмор очеловечивал всех, здесь противовес — сухость — обесчеловечивает, оглупляет.
Свободное копирование
