28 июля. Погром. 1919.
В понедельник меня разбудила сильная пальба. Было всего 6 часов утра, когда я проснулась. Мама и наши хозяева были уже на ногах, все были в нашей комнате. Я очень испугалась и спросила в чем дело, но никто этого не знал и все были, также как и я, разбужены стрельбою. Я поскорее оделась и села на кушетку вся дрожа. Мама собрала самые необходимые вещи и приготовила их, на случай если надо будет бежать. Хозяева сделали тоже самое. Затем мы все сели и стали ждать. Стрельба не прекращалась. Я стала молиться, хотя не знала ни одной молитвы. Я своими словами просила Бога, чтобы мы остались живыми, и ничего бы не было. Все ставни были закрыты кроме одной, которую хозяин приоткрыл и смотрел через нее на улицу. На улице не видно было ни одного человека. Так прошло приблизительно полчаса.
Вдруг на улице показалась телега, на которой сидело несколько вооруженных гайдамаков, один вид которых приводил в ужас. Увидев через окно нашего хозяина, один из них закричал ему: «сними шапку!». Хозяин быстро снял с себя шапку. «Отворяй двери!» – кричал все тот же, стуча шашкой в дверь. «Зачем?» – спросила еле живая от страха хозяйка. «А тебе какое дело?» – спросил другой гайдамак, показывая ей револьвер, «отворяй!» и они стучали шашками в дверь. «Сейчас я открою», – сказала хозяйка, а сама тихонько шепнула нам: «выбежим через другую дверь в сад!» Мы так и сделали, несмотря на то, что гайдамаки стучали шашками в двери и ставни, посылали нам проклятья и грозили выломать двери.
Хозяева наши побежали в глубь сада, а мы с мамой перелезли через забор к маминому двоюродному брату Хаиму, который жил от нас через сад. У Хаима ставни были закрыты, а двери заколочены, и мы не знали, что нам делать и куда идти. Мы стояли и думали, где бы мог быть Хаим со своей семьей. Как вдруг мне пришло в голову, что может быть, они в саду прячутся, я сказала это маме, она сказала, что это довольно вероятно. Мы пошли в сад, но никого там не нашли. Проходя мимо двух рядов кустов, которые были расположены вдоль забора, мы услышали шёпот. Мы пошли туда и увидели Хаима, его жену, детей и около двадцати человек соседей, сидящих в кустах. Кто сидел прямо на земле, у кого были платки, которые подстилали под себя. У нас была шаль, на которую мы сели.
Так просидели мы около 3-х часов. Слышно было, как по ту сторону забора бегали, кричали, слышался звон разбитых стекол. Вдруг мы услышали, как кто-то совсем близко от нас бежал, за ним бежал еще кто-то. Слышно было, как 1-ый голос кричал, я сразу узнала этот голос отца моей подруги Нюси, он кричал: «Я вас прошу, я вас прошу, пощадите!» Те которые бежали за ним закричали: «Стой!», последовал выстрел совсем над нашим ухом, затем послышался стон, как видно он был ранен, но все еще продолжал бежать, затем последовал 2-ой выстрел, послышалось падение чьего-то тела. После этого раздался женский плач, который долго не смолкал. Затем послышался свисток, после которого все стихло, и стрельба прекратилась.
Нам ужасно хотелось есть, но мы все еще не решались выйти. Вдруг пришел один русский и сказал, что теперь спокойно и скоро можно будет нам выйти. Он принес нам бутылку воды, так как некоторым было дурно. Вдруг мы услышали голос тети Хаи, она звала Хаима. Хаим быстро подбежал к ней и спросил в чем дело, но тетя не отвечала. Она стонала, рыдала и причитала что-то. Долго от нее ничего нельзя было добиться. Наконец, она сказала, что Израиля, ее сына, убили, а мужа ее разрубили, но он еще дышит. Все разразились плачем, услыхав эту весть. «Что теперь будет с детьми?» – говорила моя мама. И правда, дети остались круглыми сиротами. Мать умерла несколько лет тому назад от тифа, а отца вот теперь убили. Мотя горько плакал, а Сара, которой всего 3 года, ничего не понимала и очень удивлялась, что все плачут. Все плакали кроме меня, я почему-то не могла плакать, слез не было. Я только с ужасом смотрела на Хаима, который поддерживал тетю Хаю. Она все рвалась и кричала: «Ой Израиль, Израиль!», «Ой Израиль, Израиль!» На общем совете было решено, чтобы тетю и детей оставить у Хаима, а как только поезда начнут ходить, отправить их в Умань к тетиному сыну Лазарю.
Вскоре пришли наши хозяева, и мы пошли домой. Войдя в дом, мы пришли в ужас: столы, стулья, шкапы, буфеты, комоды, этажерки были разломаны, платье и белье было высыпано на пол, вообще, разгром был полный. Только мама хотела убрать немного, пришел тот русский, который принес нам раньше воду и сказал, что идет другая банда. Мы сейчас же бросили все, пошли к Хаиму и стали думать, что нам делать. Думали, думали и придумали: решили пойти к одним нашим знакомым Гельфандам, они живут не в самом центре города, как мы, а подальше и кругом них живут русские, даже в ихнем доме. Мы пошли туда, а Хаим пошел к своему отцу и отвез его в больницу, но его уж нельзя было спасти, к вечеру он умер.
К ночи опять началась стрельба. Мы легли спать, по двое человек на кровать. Я была так утомлена, что сейчас же заснула, несмотря на то, что стрельба продолжалась. Утром было спокойно, и мы пошли домой, но как только мы пришли домой, опять началась стрельба, и мы побежали обратно. Так продолжалось несколько дней. У Гельфандов во дворе живет один русский, который чинит автомобили. Один раз вечером приехал главный атаман всей банды, чтобы починить свой автомобиль. Русские сказали нам, чтобы мы закрыли двери и ставни и сидели бы тихо, а они скажут, что здесь никто не живет. Мы сделали, как они велели и сидели тихо-тихо, не шевелясь. Автомобиль не уехал за ночь. Мы тоже не спали всю ночь, только на рассвете я задремала. Когда я проснулась, автомобиль не только не уехал, а еще приехал второй и оба они стояли возле нашего окна. Мы слышали, как русские говорили атаману, что евреев здесь нету. Наконец, к 12-ти часам они уехали. Мы тогда вздохнули свободнее и стали благодарить русских за то, что они спасли нас. Наконец все успокоилось, банда ушла, но мы с мамой не пошли домой, а сняли комнату у Гельфандов и стали у них жить.
Рахиль Ефимовна Каушанская (1877-1930, урожденная Финкельштейн). Была замужем за зубным врачом Лазарем Израилевичем Каушанским.
Свободное копирование
