Мало, крайне мало известно о студенческих годах Николая Ламма. Только сухие анкетные данные - с 1922-го по 1926-й, а что между ними? Ничего бы я не написал, если бы не попали мне в руки копии его дневников, относящихся к 1924…26 годам. Это тридцать восемь машинописных страниц, из которых можно почерпнуть немало интересного.
Из дневников следует, что и тогда студентов волновали и общественно-политические проблемы, и отношение к религии, и свое место в предстоящей жизни, и судьбы страны, и многое другое. И что в их жизни находилось место и для споров о “высоких материях”, и для веселых пирушек, и для всяких хохм (впрочем, слова такого еще не было), и конечно, для любовных приключений. Словом, будем радоваться, пока молоды - в этом плане студенчество во все времена одинаково.
Николай Ламм внимательно, вдумчиво читал Достоевского, Писарева, Добролюбова, Чернышевского, Ницше, Гегеля, Фейербаха, Конта, Бюхнера, Эйнштейна, Плеханова, Ленина - Бог мой! Лично я и половины того не прочитал, а если что и читал, то по обязанности и формально. Причем, говоря о Достоевском, вполне зрело и разумно рассуждает о религии как о нравственной категории; что касается меня, то я в эти рассуждения Достоевского не вчитывался, да и вообще у нас в школе о Достоевском было мелким шрифтом. Что до религии, то я ей никогда не интересовался - мол, Бога нет и все тут. Это сейчас веянье моды - все хотят выглядеть жуть, какими религиозными; хотя, по здравому размышлению, в религии что-то есть.
Уже тогда многие видели такие издержки социализма, как засилье бюрократии (номенклатуры), излишнюю политизированность жизни, “комчванство”, но вместе с тем отчетливо понимали: либо диктатура РКП(б), либо диктатура буржуазии, третьего не дано. И относились к этим недостаткам как к неизбежному злу.
Подводя итоги 1924 года, Николай Ламм пишет о делах, связанных с похоронами Ленина. Это настолько интересно, что считаю необходимым привести дословно.
“Первая работа, в которой я участвовал в качестве техника - были земляные работы на могиле Ленина. Ночь, 28 градусов мороза, подрывники, взрывающие мерзлый грунт, милиционеры, охраняющие работы от посторонних, инженеры (все свои, знакомые), меняющиеся через каждые два часа, “Николай Николаевич, распорядитель”, десятники и рабочие под моим началом, кто-то из “высших” (кажется, Бонч-Бруевич), грозящийся привлечь меня к ответственности, если работы не будут закончены в срок, лихорадочная суета и бестолочь, наконец, после 5 часов дежурства смена, Ильин принимает от меня работу и я иду домой по улицам, переполненным народом в очередях перед Домом Союзов, где лежит тело Ленина. Весело, шумно, интересно. О самом Ленине, о его смерти, в массах мало кто особенно раздумывал. Всех влекло любопытство и только».
Да, это несколько отличается от официальной версии о всеобщей глубокой скорби. Я же прекрасно помню март 1953-го, похороны Сталина - и там было больше любопытства, чем глубокой скорби.
Есть рассуждение о комсомоле, членом которого мой отец не был - ведь тогда еще не было добровольно-принудительного членства. Не будучи комсомольцем, он относился к комсомолу с пониманием. Что люди идут в комсомол потому, что там интересно, что это дает известные права и преимущества, что вся молодежь хочет, или, по крайней мере, старается показать, что хочет учиться, а комсомол втягивает в учебу.
Но с другой стороны, говорится и о том, что некоторые комсомольцы и коммунисты настолько увлекаются общественной работой, что напрочь запускают учебу и, мол, какие из них будут специалисты? И вообще - что главное? Эти проблемы возникали и тридцать лет спустя, в моей студенческой жизни, и далеко не всегда разрешались в пользу компетентности. Вот они, истоки, вон еще когда начинались наши до сих пор не решенные проблемы…
Диплом Николай Ламм защитил летом 1926 года; в дневниковой записи, датированной октябрем того же года. Он подводит итоги своей пятилетней учебы в вузе, рассуждает, кем он был и кем стал, пишет о планах на будущее.
А ведь летом 1960 года и я подводил итоги учебы в вузе и строил жизненные планы, понятия не имея о существовании отцовского дневника. И ведь возраст у меня был точно такой же, 22 года, только жизненного опыта у отца было поболее, чем у меня.
Так что же у него в итогах? Вот что.
В 1921 году был недоучкой, семнадцатилетним парнем с деревенскими неуклюжими замашками, далеко не привлекательным.
Настойчивость матери плюс собственная любознательность заставили взяться за ученье. Вначале было трудно, потом втянулся.
За пять лет теоретического обучения (что и само по себе немало) прошел вот такие ступени по части практики: светокопировщик, десятник де-юре, десятник де-факто, практикант, техник де-юре, рабочий в ремонтной мастерской - слесарь на лесозаводе в Архангельске. А чтобы из инженера де-юре превратиться в инженера де-факто - “ это уже следующая глава моей жизни”.
Другая линия развития - выработка общего миросозерцания.
С 1919 года считает себя чистым атеистом и с того времени, не колеблясь, стал на сторону красных. Что до идеологического кредо - цитирую дословно.
“Принять марксизм и отвергнуть Ленинизм (так в тексте - В. Л.) противоречило основе всех моих исканий - никогда не останавливаться на половине пути - и таким образом, к началу 1925 года я сделался ленинцем. Мои блуждания без дороги кончились, я вышел на дорогу Ленина”.
Sic! Мы тоже вышли на дорогу Ленина, вернее - нас вышли, как стрелки, поставленные кем-то, выводят поезд на тот или иной путь. Вот нас и вывели; поехали, а куда приехали? Впрочем, это мы сейчас знаем, куда приехали, а тогда в 1926-м - кто мог предвидеть? Все мы крепки задним умом…
Еще одна цитата.
“Какая польза для партии от меня, когда я не имею ни специальности, ни знаний? Если я когда-либо и вступлю в партию. То это будет, когда я буду представлять из себя известную ценность, известную величину”.
Так оно впоследствии и вышло. Николай Николаевич вступил в партию большевиков в 1929 году.
Очень интересна запись от 2 ноября 1926 года. В дневнике этого нет, но я знаю, что писано это непосредственно перед отъездом на службу в Красную Армию. Из имеющихся копий дневников это последняя по времени запись, далее ничего нет; изложу основные положения, заслуживающие, на мой взгляд, внимания.
“Победоносная пролетарская революция не за горами”.
“Опасность войны по-прежнему висит дамокловым мечом над всеми, кто хочет жить… А ведь нашему поколению войны не миновать… И многие не возвращаются обратно”.
"Москва 1926 года - нечто среднее между содержанкой и горничной его величества НЭПа”.
"Кремль, изолированный от остальной Москвы щетиной винтовок, живет своей особенной жизнью”.
"Жизнь - фабрики и заводы - на окраинах, их работники нивелируются в городе и не они задают тон. А главная масса, задающая тон - это совработники”.
"Там, на заводах... там строят, работают, создают новое, а здесь "планируют". Я знаю, что необходимо регулирование, но не до бесчувствия, и ведь многие господа забыли, что они для производства, а не производство для них”.
Вон когда это написано, а ведь во многом справедливо и по сей день.
При анализе этого материала напрашивается вывод, что отец не хотел работать в Москве; впоследствии он уехал на периферию и работал вне Москвы более пяти лет. Но об этом ниже. А пока после окончания института ему предстояла годичная служба в армии; такой срок был установлен для призывников, имеющих высшее и среднее специальное образование.
Свободное копирование
