С куревом в зоне было крайне трудно – у блатных оно было бесперебойно. Где-то они его доставали, понятия не имею. У моих же блатных, ниже рангом, бывали перебои, потому и сосали махру до обжига губ, передавая друг другу затянуться. Блатная орда страстно обожала сказки, и для того, чтобы быть у них в законе, фраеру необходимо «тяпать» сказки. Иногда они меня упрашивали, насыпая махорки на закрутку.
Затаив дыхание, слушали, собираясь на нарах гурьбой, а я «тяпал» – и чем страшней, тем лучше. Но удивительно, я и без сказок был средь них в каком-то законе.
Надо сказать, что блатные в лагере, на пересылках не трогали, а даже предупреждали: не тронь – лепила. Санчасть – это был их остров спасения, соломинка. Я всегда им помогал в трудный момент.
Минула зима с трескучими морозами. Помирали на нарах харбинцы, кормили вшей и клопов тощие тела доходяг. Аркашка иногда меня навещал, спрашивая, нужна ли его помощь.
– Да пока не надо, а коль надо – найду.
Блатные, видя, что я как-то сук сторонюсь, все больше принимали меня за своего. А я старался быть ничьим. Так спокойней.
Я давным-давно сообщил о себе Варе, но ответа нет и нет. Как-то прибегает огонь в барак и кричит:
– Леха, тебе посылка!
Не обрадовался я ей, хоть сам помаленьку «плыл» от скудости питания. Пошел на вахту, а у дверей на дворе толпа. Посылки дают! Дождался очереди. Вскрыли вертухаи ящик, все перешмонали, перетрясли, распечатали, ножами истыкали. Я кусок мыла в карман положил и с ящиком на брюхе вышел, а тут в две шеренги строй блатных и сук. Я прекрасно понимал, что у меня ее все равно раскурочат, украдут, отнимут, и буду я страдать от обиды, своего бессилия, от потери. Все равно ничего не было, прожил, пусть и не будет, проживу! Иду я меж строя и, не глядя, что попало в руку, так же, не глядя, направо и налево все раздал, а ящик ногой пульнул, как мяч. Иду себе в барак, а за мной вслед бегут и кричат:
– Чего же это ты себе-то ни хрена не оставил, погодь, на, закури, на, пожри! – И суют мне куски сахара, колбасы и махорки.
В барак пришел, а там гул идет, рассказывают, как я тесанул посылку, и меня угощают. На них это произвело такое впечатление, что после этой посылки я в полный закон вошел, и слушались меня с полуслова. Я расправился с посылкой, не подозревая и не думая о последствии, а так, импульсивно, чтобы самому не страдать. Посылка была от Тони, вслед ей письмо. По письму я понял, что я, написав письмо Варюхе, адрес на конверте механически написал свой, домашний. Конечно, обида была страшная, упреков еще больше.
Я понимал, что в посылке продукты были от Ивана Ивановича и средства его – ее только хлопоты. В душе своей я давно с Тоней разорвал, и обратной дороги у меня к ней не было, чего ж, думаю, я буду ее эксплуатировать да в зависимости быть. Я, мол, тебе помогала, посылки слала, если бы не я, погиб бы и тому подобное, нет, думаю, надо с ходу все кончать. Впереди еще столько лет, чего ради я и себя в долгу буду чувствовать, и ей голову морочить. Я ж к ней все одно не вернусь. Сама жизнь разорвала. Разбитого не склеишь. И написал я ей все, о чем думал, не таясь, не виляя. Мне твои посылки не нужны, и ты их больше не посылай. Так все написал и послал.
Свободное копирование
