Ехали, ехали и въехали в кромешную ночь, круглосуточную, многомесячную. Плывут по темному небу, как огромные удавы, спазматически сами себя проглатывающие, светящиеся бледным свечением фосфора сияния, возникающие и пропадающие, внезапно рождающиеся и медленно умирающие. Они бродят по темному небу средь звезд и Млечного Пути, как страшные призраки неумолимой безысходности!
Воркутинская пересылка. Прожарка, вшей навалом – хоть греби. Баня – отрада «дней моих суровых».
– Эй, Борода! Давай, валяй в прожарку, принимай шмотки!
Валяю, принимаю, куда-то сую. Этап вымылся.
– Эй, Борода! Валяй мыться!
Валяю, раздеваюсь.
– Эй, Борода! Валяй сюда, давай, давай.
Не пойму, что давать и что валять.
– Бороду давай!
– А! Бороду?.. Валяй ее.
Борода на полу, а на табуретке – мальчишка. Вошел в баню, а там конвой моется. Я их за месяц пути всех знаю по имени и обращаюсь с ними по-свойски.
– Откуда ты нас знаешь, пацан?
– Как откуда? Вы ж меня везли!
– Да не бреши, в нашем этапе пацанов не было.
– А отец с бородой был?
– Да, но то отец, а ты тут при чем?
– Да я и есть отец.
– Не бреши!
Я пошел в предбанник, поднял скорбно лежавшую на полу свою бороду и, войдя, приставил ее к месту.
– Теперь узнаешь?
– Тепереча точно – отец!
Свободное копирование
